Жаркое лето

Эх, Гриша Самохин! Жаль, нет тебя здесь! Словами о дожинках не расскажешь. Не знаешь, с какого бока и начать — с самого начала, с конца или со срединки. По ковровой дорожке в зал вошла тетка Василиса. Красная от смущенья, она несла на руках поднос с пышным караваем на белом полотенце. Рядышком лежала горстка спелых, убранных с последнего поля колосьев. Тетка Василиса остановилась посреди зала, тихим грудным голосом сказала:

— Поздравляю, товарищи колхозники, с дожинками! Покуштуйте нового хлибця. Спасибо, риднесеньки! Спасибо вам, хлопчики, за все!

Заскрипели кресла. Колхозники один за другим подходили к тетке Василисе, кланялись ей в пояс, отщипывали от каравая маленькие хрустящие корочки.

Сотник потянул Ваняту за рукав, шепнул:

— Пошли, Ванята! Ты не сердись! Я ж по дружбе всегда… Хочешь, на тракторе учить буду? Ты думаешь, я просто так откололся от бригады? Я ж про трактор всю жизнь мечтал… Вставай!

Никогда не пробовал Ванята такого вкусного хлеба. Был он лучше городских плетеных калачей, лучше бубликов с маком и печатных, облитых белой глазурью пряников. Да что говорить! Даже сравнивать не с чем этот степной, собравший в себя все духовитые соки земли колхозный хлеб!

Да, всего не расскажешь, не опишешь в письме Грише Самохину — и выступлений бригадиров, и кино, и циркачей…

Марфенька тоже выступала. Пыхов Ким не зря болтал на току. Марфенька запуталась и чуть-чуть не заплакала при всей публике. Она стояла на трибуне, беззвучно шевелила губами, старалась вспомнить оборвавшуюся на самой срединке мысль.

Ванята смотрел на Марфеньку, переживал, не знал, как помочь, выручить ее в эту трудную минуту из беды. Он не утерпел, приподнял руку и замахал над головой. Глаза Марфеньки и Ваняты встретились. Вполне возможно, вспомнила она жаркий летний день, когда шли они по оврагу, и клятву, которую придумал для всех Пыхов Ким. Может, так, а может, и не так. Но Марфенька вдруг встала на цыпочки, вытянулась вся и голосом торжественным и страстным сказала:

— Мы тоже будем колхозниками!

Все захлопали Марфеньке, а духовой оркестр, который давно ждал подходящего случая, рявкнул во все свои трубы. Марфенька сбежала со сцены, села на прежнее место, рядом с Ванятой. Она долго сидела молча, покусывая спекшиеся от волнения губы. И только потом, когда с трибуны уже говорил другой бригадир, тихо, почти шепотом, спросила Ваняту:

— Ничего я выступала?

— Здорово! — сказал Ванята. — Я так не умею. Правильно тебя бригадиром выбрали.

Но самого конца дожинок ребята не увидели. После циркачей к ним подошла тетя Клаша с красной повязкой на рукаве и сказала:

— Теперь хватит. Хучь и уважаемые, а пора спать. Выметайтесь усе до одного!

Спорить с тетей Клашей и прятаться не имело смысла. От нее — это Ванята уже проверил — нигде не спрячешься, даже за сценой. Она знала в зале все тайники и безошибочно вытаскивала оттуда за шиворот безбилетников. В клубе была ее полная и неразделимая власть.

Ванята огорченно вздохнул и пошел к выходу.

У дверей его поджидала мать. Щеки матери порозовели, а морщинки на лбу разгладились, вытянулись в тонкие, почти незаметные ниточки.

— Можно мне остаться? — спросила она. — С народом немного побуду…

— Конечно, мам!

— Ну, иди, сынок! Деда Антония захвати. Видишь, дремлет…

Опустив голову, дед Антоний сидел в первом ряду. Дед утомился за долгий день, выпил перед праздником рюмку и весь вечер добросовестно проспал.

— Пойдемте, дедушка!

Дед Антоний встрепенулся, захлопал глазами.

— А? Что? Кто тут?

— Домой пойдемте, говорю!

Дед Антоний понял, наконец, в чем дело. Он вытер ладонью лицо, прогоняя остатки сна, обиженно сказал:

— Тю на тебя — и все! Я ж ишшо плясать буду. Тоже мне сказанул! Времени ишшо вон скоко!

Дед Антоний вынул из кармана часы, поболтал возле уха, как яйцо.

— Иди, иди! — сказал он Ваняте. — Я ишшо на том свете отосплюсь. Тоже выдумал!

Ванята вышел из клуба. Луна заливала серебряным светом Козюркино. Был виден каждый листок на дереве и каждый камешек на дороге. Где-то высоко-высоко, не нарушая тишины, летел самолет. За рекой маячила строгая серая фигура артиллериста Саши.

Ванята вспоминал праздник, парторга, тетку Василису с белым караваем и девочку, похожую на гриб подберезовик. Вспоминал и улыбался, будто впервые в жизни нашел для себя что-то очень важное и большое:

— Вперед! Крепко, как штык! Навсегда!