Жаркое лето 1762-го

Но не договорил, не захотел, а только опять лег на брюхо и стал смотреть на тот дом. Там было все по-прежнему: никто туда не входил, но и не выходил оттуда тоже. А караул стоял. И было там тихо-претихо.

Семен лежал, смотрел в подзорную трубу и молчал. А Иван сидел рядом. Шло время. Солнце поднялось уже совсем высоко, уже даже в лесу стало жарко. Иван не удержался и сказал:

— Так тогда что получается? Что, если по закону, то надо Иоанна Антоновича возводить, а не Павла Петровича, так?

— По закону! — насмешливо повторил Семен, не отрываясь от трубы. — Вот то-то и оно, что нет у нас никакого такого закона. Поэтому если с одной стороны смотреть, то получается Иоанн Антонович, а с другой — Павел Петрович. Потому что наш великий государь в свое время почему-то… А, точнее, потому, что когда он сына своего, несчастного царевича Алексея, осудил на смерть, тогда он бывший до этого закон о престолонаследии похерил, а нового не написал. А только велел так: на кого монарх, лежа на смертном одре, перстом укажет, тому и быть наследником.

— А если не укажет? Или не успеет указать?

— Тогда деритесь! Рвите одна другой космы! Или еще так: кто раньше встал и палку взял, тот и капрал. Понятно?!

Иван молчал.

— Вот то-то же! — почему-то даже с гордостью сказал Семен. И так же гордо продолжал: — И поэтому Никита Иванович говорит, что первым законом, который подпишет Павел Петрович, будет закон о престолонаследии.

— А пока, — сказал Иван, — мушкеты все решают, да?!

И они оба посмотрели на мушкеты, лежавшие рядом. Посмотрели, ничего не говоря. После Семен сказал сердито:

— Э! Да что ты! Да они даже не заряжены еще!

— Так ведь недолго зарядить.

— Недолго! Да, может, и не нужно будет вовсе! И не для этого они, может, совсем!

— А для чего?

И Семен уже открыл рот, чтобы ответить…

Но вдруг опять глянул на берег! И сразу вскочил! Иван тоже вскочил и посмотрел туда же, и увидел, что из той избы начали выходить. Но кто выходил и сколько их там было, понять было невозможно, потому что они шли очень плотно, плечо к плечу. Все они были в темном, почти в черном, и шляпы на всех были черные. И только один был без шляпы, он шел в самой середине, и Иван его ни за что бы не рассмотрел, если бы не те белые-пребелые волосы! А так — это он, сразу понял Иван и посмотрел на Семена. А Семен смотрел в трубу и улыбался. Иван опять посмотрел на деревню. Там того белоголового человека уже вы-вели со двора и повели к воде, к кораблику. А возле кораблика уже суетились люди, уже толкали его в воду, уже поднимали на нем мачту. А из того дома больше никто не выходил. Царица там осталась. А бывшего царя вели к воде. Иван вдруг вспомнил глупый слух, что будто кого-то схватили, затолкали в бочку, бочку засмолили и скатили ее в море. А здесь не так, здесь повезут на кораблике, думал Иван.

— Слава Тебе, Господи! — сказал Семен. — Обошлось! И правильно! И я бы так сказал!

— Что сказал? — спросил Иван, повернувшись к Семену.

— А то, что недостоин, вот что! — радостно сказал Семен. — Не способен править! Бог не выдал!

И, опустив трубу, быстро продолжил:

— Вот и ладушки! В Кексгольм его! А у нас тоже дела, и нам тоже некогда! Ну, собираемся, поехали!

И он уже наклонился к земле, к разложенному там добру. Но спохватился, глянул на Ивана и сказал:

— А, ну, конечно. На, посмотри пока.

И протянул трубу Ивану. Иван ее почти схватил и сразу повернулся к берегу, навел ее на тех людей и стал смотреть. Иоанн Антонович шел в самой куче и отвернувшись спиной, поэтому Иван его почти не видел. И еще он никак не мог понять, как тот идет — ровно или прихрамывает. И даже когда они повернулись и пошли боком, вдоль воды, Иван и тогда этого не понял, потому что очень кучно они шли. Зато он увидел, что Иоанн Антонович и в самом деле голову немножко запрокидывает назад. А лицо у него было худое, кожа очень светлая, нос прямой, лоб высокий, а губы даже будто улыбались. На парадах он был бы хорош, вдруг подумал Иван. Семен же со спины сказал:

— Давай, давай, досматривай. А то они сейчас соберутся и поедут. А нам до наших лошадей еще сколько идти!

Но Иван не шелохнулся, продолжал смотреть. Эти подошли к кораблику и начали садиться. Вот уже и Иоанн Антонович ловко, сам, без чужой помощи, залез туда, ему только руку подали. А вот они уже отчалили.

— Или, — сказал Семен, — можно и так: пускай они проедут, а после уже мы за ними, по холодку. Спешить нам теперь нечего. Это же наши боялись, вдруг она возьмет его с собой обратно. Ну, тогда я и не знаю, что тут надо было делать! А так миновала сия чаша, миновала!

Иван молчал, Иван смотрел на воду, на кораблик. Кораблик хлопал парусом, корабельщики дергали веревки, чтобы этот парус развернуть как надо, парус не слушался, кораблик рыскал носом. Дурачье, думал Иван, ничего не умеют. Или, он еще подумал…

Но тут Семен воскликнул:

— Мать честная! Да что они, собаки, делают?!

Иван от неожиданности обернулся.

— Иван! — уже почти крикнул Семен. — Они же обратно пошли! На Шлиссельбург, Иван! Хватай это! И к лошадям! Скорей!