Жаркое лето 1762-го

— А, старая песня! — громко, даже очень громко сказал царь. — Я сумасшедший, как это удобно! Я не признаю своих собственных детей! Но кому до этого есть дело? Только нам с тобой, Катрин. Тогда вы говорите уже вот что: он сумасшедший, он заключил мир с этим чудовищем Фридрихом, он предал интересы нации. Но! — тут он поднял вверх палец, помолчал, а потом уже совершенно спокойно продолжил: — Но ведь если вам даже вдруг удастся сделать со мной что-нибудь недоброе… То ведь ты, Катрин, оставишь все по-прежнему. Ты ведь не объявишь наново войну. Потому что она никому не нужна! — продолжил он уже во весь голос. — Потому что ты прекрасно знаешь, что нам все равно рано или поздно пришлось бы вернуть Фридриху Пруссию. Потому что не только Фридрих никогда бы с этим не смирился, но и даже наши разлюбезные союзники этого нашего приобретения так до сих пор и не признали! Прошло уже четыре года, а у них так и не нашлось на это времени. И это при том, что все это было заранее оговорено, все они поставили под этим свои подписи. Тетенька этого очень ждала. Но так и не дождалась. А я не стал ждать, я прагматик! Я лучше возьму то, что сразу будет всеми признано. Шлезвиг — это наши фамильные земли, с этим никто не станет спорить. И вот чем должен заниматься я, если хочу быть достойным внуком своего великого деда, — возвратом Шлезвига, вот чем! Это он мне это завещал! Потому что это же он выдал мою матушку не за кого-нибудь другого, а именно за моего отца! И разве этот выбор был случаен? Нет! Или ты другого мнения, Катрин? Или, даже правильней спросить, каково на этот счет мнение твоего разлюбезного дяди Фрица?!

— Ты сумасшедший, — тихо сказала царица. — Я сейчас кликну лекаря.

— Не надо лекаря! — сердито сказал царь. — Я совершенно здоров. И я хочу ужинать дальше. — Тут он опять хлопнул в ладоши и крикнул: — Василий! Трубку! Живо!

— Нет! — сказала царица.

— Да! — сказал царь. И опять позвал: — Василий!

В одной из дверей показался давешний служитель с разожженной трубкой в руке. Царь сделал ему знак подойти к столу.

— Нет! — опять сказала царица. — Унеси это, любезный. У нас здесь не трактир. Не хватало еще только карт, пива и всякой сволочи.

Иван при таких словах невольно вздрогнул. Царь заметил это и тут же спросил у царицы:

— Ты это о ком?

— Сам знаешь! — быстро сказал она, после повернулась к служителю, а если точно, то к Василию Шкурину, своему гардеробмейстеру, и уже не так сердито продолжила: — Иди, иди, Василий, премного тебе благодарны, иди.

Шкурин стоял в дверях, не зная, кого слушать.

— Ладно! — сказал царь. — Иди.

Шкурин ушел. Царь сказал:

— Да, я, наверное, действительно сумасшедший, если я столько тебе позволяю, Катрин. Нужно было давно запереть тебя в монастырь, как в свое время при почти таких же обстоятельствах поступил мой великий дед.

— Но ты решил поступить по-другому, — сказала царица.

— Как? — спросил царь.

— Я этого точно не знаю, — сказала царица. — Вернее, мне просто не хочется в это верить. Но в некоем весьма надежном месте, во дворе, начато некое строительство. Это каменный дом об одиннадцати покоях. Работы ведутся днем и ночью, строители очень спешат. Но господин фон Унгерн все равно ими весьма недоволен, потому что…

— Нет! — перебил ее царь. — Что ты такое говоришь! При чем здесь Унгерн! И это совсем не для тебя! А это ты сама знаешь для кого. Потому что я был у него! Это просто нечеловеческие условия, он очень страдает. Вот я и велел…

Но тут царь замолчал и настороженно посмотрел на Ивана. Иван не знал, как ему быть. А царь не сводил с Ивана глаз и продолжал молчать. «Наверное, — подумал Иван, — он сейчас решает, что со мной делать. Ну так скорей бы решил, скорей бы все это кончилось!»

Но царь молчал. Тогда сказала царица:

— Уже очень поздно, Питер. Я хочу спать. Надеюсь, вы отпустите меня?

— Да, конечно, — сказал царь.

Царица поднялась из-за стола. Тогда тут же поднялся и царь. Поднялся и Иван.

— Вот только что еще, Катрин, — смущенно сказал царь. — Ты не подумай, будто я хочу тебя этим как-то оскорбить. Или выразить свое недоверие. Но вот этот человек, — продолжал он уже довольно жестким голосом, при этом указывая на Ивана, — вот этот человек отныне будет постоянно пребывать при тебе. Его зовут Иван, и он мой друг. Так что в случае чего, то есть при мало ли какой опасности, можешь всецело полагаться на него.

— Но у меня и так уже есть охрана, — сказала царица. — И я ничего не боюсь.

— Это прекрасно! — сказал царь. — Но лишняя предосторожность никогда не повредит. Итак, — и царь кивнул на Ивана, — ротмистр…

— Заруба-Кмитский, — подсказал Иван.

— Заруба-Кмитский, — повторил царь. — Ротмистр, только что из Померании. А теперь он будет при тебе, Катрин. И завтра, а может, уже даже сегодня ночью ему будет придан эскадрон. Он же ротмистр, Катрин. А что такое ротмистр без эскадрона? Это… Ну да это и так понятно.

Царица согласно кивнула, после повернулась к Ивану, некоторое время рассматривала его, после еще раз кивнула, опять повернулась к царю и спросила:

— Так я свободна?