Жаркое лето 1762-го

Да, о царевиче. Так вот, царевич был одет в домашнее и даже в ночном чепце. Его же, как котенка, из кровати вытащили, наспех одели как попало и привезли в Казанскую, он ничего не понимал, ему же никто ничего не говорил, не объяснял, что случилось, зачем и почему такая спешка, и почему мать вдруг все величают самодержицей, а где тогда отец, не случилось ли с ним чего, а то вдруг его убили?! Вон, наверное, какие мысли были тогда у царевича. Или еще мало ли о чем он тогда думал, но никто у него тогда ничего не спрашивал, а после он уже и сам никогда ничего никому не рассказывал. Он молчал! И его, молчавшего, при общем крике народном, посадили в темную карету, Фомич взгрел вожжами лошадей и двинул следом за измайловцами, которые, построившись полукареем, пошли прямо на толпу. Толпа, передними давя сзади стоявших, стала быстро расступаться на две стороны. Карета, а вокруг нее измайловцы, направились, как после оказалось, к новопостроенному Зимнему дворцу.

В Зимнем дворце все уже было готово: там царицу ждали Сенат и Синод. И туда же, идя напрямик, подходили из своих казарм остальные батальоны Преображенского полка. Они, как после было объявлено, замешкались по недосмотру офицеров и, явившись, повинились перед государыней. Потом, явившись вслед за преображенцами, винились конные гвардейцы. Те и другие были высочайше прощены. Однако все равно веры им в тот день было немного, и поэтому их поставили отдельно, на площадь и дальше по улицам, а в самом Зимнем дворце и на всех его входах и выходах были поставлены только измайловцы и еще кое-где семеновцы. И царица была во дворце, она там держала совет с братьями Орловыми, а также с Сенатом и Синодом. И народ тоже частью пришел, следом за гвардией, ко дворцу и теперь ждал, что будет дальше, а частью остался на месте и там разошелся кто куда и уже даже начал пировать, не дожидаясь официального на то приглашения. Потому что, говорили, что тут ждать! Радость-то какая! Проклятый немец голштинский убился! И повалил народ по сами знаете каким местам сами знаете что делать. Так и Иван пошел за ними, потому что а иначе что, куда ему еще было идти и тащить за собой хвост? Потому что вдруг за ним еще следят! А он, что ли, опять, как дурень, на Литейную, чтобы там всех похватали? Или на Петергофку, на Третью версту? Нет, думал Иван, пора уже умнеть, и шел дальше, в толпе. И вспоминал, как в Корпусе учили, что нужно делать в таких случаях, когда один остался. Тогда вот так: первое — это чтобы сразу впопыхах в плен не попасть, второе — это уже после переждать и осмотреться, и третье — вернуться к своим. Значит, у него уже второе — переждать. И он так и сделал — прошел еще в общей толпе немного, а после свернул, зашел в трактир, там сел в дальний темный угол, взял два крючка водки, один сразу залпом выпил, после разгрыз головку лука и задумался.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ «Когда мас на хаз…»

…Тогда и дульяс погас. Это у известных людей есть такая присказка. Но тогда тех людей в трактире еще не было, Иван сидел в самом дальнем углу, держал в руке еще полную чарку и думал. Думы были очень невеселые, потому что, как тогда считал Иван, что получилось? Что чей бы теперь ни вышел верх, царя или царицы, а он виноват перед ними обоими, так что ничего хорошего ему ждать не приходится. Но только когда это еще будет, думал дальше Иван, пытаясь себя успокоить, у них же силы почти равные: у царицы гвардия и Петербург, а у царя вся остальная армия и вся остальная Россия. А что, разве не так? Армия вся за царя. Румянцев же прямо сказал, что он передает сюда только поклон. Вон как тогда этот вельможа опечалился! Никита Панин, брат генерала Панина. А генерал за царя! И вот уже и этот его брат Никита, тоже, надо думать, от царицы отшатнулся — и у Казанской его уже не было. Так что, думал Иван не так грустно, теперь у них уже не будет все так гладко, как тогда, когда покойная царица, дщерь Петра Великого, ссаживала с трона Анну Леопольдовну с младенцем Иоанном. Так то же была дщерь против невесть кого. А теперь нужно идти против родного внука. А дщерей больше нет! Вот то-то и оно! Подумав так, Иван поднял чарку и выпил, взял еще одну головку лука, разгрыз ее и осмотрелся.