— Спасибо, — ответила я, снимая руку с Пашиной спины.
Сцепив пальцы над столом, я уперлась подбородком в грудь, собираясь с духом, а потом подняла взгляд, посмотрев в бледно-голубые глаза воспитателя.
— Маргарита Михайловна, — начала я, — я прошу прощения, но я все-таки не понимаю, как такое могло произойти. У меня просто в голове не укладывается…
— Представьте себе, у меня тоже, — отрезала Маргарита Михайловна, леденея взглядом еще сильней.
— Простите меня, пожалуйста, — я должна была гнуть до конца, — я понимаю, что эта тема вам неприятна…
— Очевидно, не понимаете, — снова перебила меня Маргарита Михайловна, чуть повышая тон. В голосе её вдруг прорезались истеричные нотки.
— И все-таки, — я с трудом выдерживала её взгляд, — все-таки как же все случилось?
— Да, — Любовь Викторовна, наконец, закончив писать, подняла голову, — Маргарита Михайловна, время идет, — она бросила быстрый взгляд на запястье, — Паша молчит… Если вас не затруднит.
Сложив руки на столе, Любовь Викторовна смотрела на свою подругу в упор, а я, наконец, смогла чуть-чуть отдышаться от этой жутковатой игры в гляделки. От напряжения у меня затекла шея, ныли плечи. Но я боялась даже пошелохнуться.
— Когда я принимала корпус, — начала Маргарита Михайловна, и голос её стал вдруг деревянным, — техничка, убирающая на этаже, жаловалась мне на безобразное состояние туалетов по утрам. — Любовь Викторовна вопрошающе изогнула бровь. Я тоже слушала, не понимая, к чему ведет Маргарита Михайловна. — Этим утром, — она запнулась, поперхнувшись вдруг. Любовь Викторовна смотрела со все возрастающим интересом, я сидела, не смея вздохнуть, — этим утром, — продолжила Маргарита Михайловна, откашлявшись, — я прошлась по туалетам, чтобы проверить это.
Выражение лица Любовь Викторовны неуловимо изменилось. Она вновь опустила взгляд к бумагам на столе. Нашла и вынула докладную.
— Маргарита Михайловна, — сказала она, протягивая документ через стол, — вы понимаете, что вам придется либо переписать докладную, либо забрать её? — Повар приподнялся, и, вынув листок из пальцев замдиректора, положил его на столешницу перед воспитателем. — Вы будете переписывать?
— Нет, — ответила Маргарита Михайловна, беря бумажку и медленно разрывая её на части.
— Полагаю, на этом вопрос можно считать закрытым, — в голосе Любовь Викторовны звенела едва сдерживаемая ярость. — Жаль только, что вы, Маргарита Михайловна, потратили столько моего времени зря. Семён Михайлович, — поднявшись, она обернулась к повару, — что у вас?
— Мне не к спеху, — сказал повар, махнув рукой, — не буду вас задерживать.
— Благодарю, — ответила Любовь Викторовна, выходя.
Проводив её взглядом, повар обернулся к Маргарите Михайловне. Та минуту смотрела на него в упор, а потом вскочила, опрокинув стул на пол, и, обойдя весь длинный стол по периметру, вышла, наконец, вон, громко хлопнув дверью.
— Спасибо, — сказала я, оборачиваясь к повару.
— Пустяки, — отмахнулся он, и, встав, подхватил Пашу под мышки, будто тот был совсем маленьким ребенком, посадил его на стол перед собой. Снова налил и дал в руки полный стакан воды. — Пей. Давай, пей и успокаивайся.
— Я п-просто об-бернулся к-к ней, к-когда она открыла д-дверь, — Паша говорил между глотками, его зубы стучали о край стакана.
— Пей, — повторил повар, чуть подтолкнув стакан снизу, и повернулся ко мне, — а я смотрю, вы у столов сгрудились всем отрядом, потом подходит ко мне Ильсур… Пойду, думаю, гляну, что тут стряслось.
— Так вы приходили только из-за нас?! — спросила я, не веря.
— Конечно, — ответил он, улыбнувшись. — Я ведь предлагал тебе, обращайся, если что.
— Семён Михайлович, — я замолчала, не находя нужных слов, — …спасибо!
— Зови меня просто Семён, — улыбнулся повар. — Ну как? — вновь обернулся он к Паше. — Ты в порядке? — Паша кивнул, передавая ему стакан. — У-у-у, брат! — протянул Семён, забирая стакан, и приподнимая за подбородок заплаканное Пашино лицо, — идем умываться.
Подхватив со стола полупустой графин, Семён вышел из вожатской. Паша спрыгнул со стола, и я отправилась следом.
На улице было уже теплее. По небу бежали не грязно-серые тучи, а белые, пушистые облачка. Меж ними ярко сияло солнце.
— Иди сюда, — позвал Семён Пашу, и тот, сойдя с дорожки, сложил руки ковшиком. Льющаяся вода блестела в солнечном свете бриллиантами. Я стояла и смотрела, как человек в поварском переднике с заправленным в карман колпаком помогает умываться тринадцатилетнему рыжему пацану с покрасневшим, распухшим от слез лицом, и гадала, кто он.
— Ну все, — сказал Семён, закончив, — я занесу графин, а вы идите. Все уже ушли купаться.
— Спасибо, — сказал Паша почти нормальным своим голосом и шмыгнул носом.
Я кивнула еще раз, благодаря. И, взяв Пашу за руку, повела его к центральной аллее. Наша беседка была пуста. Ди увел отряд на море, как я и просила. Паша шел молча, лишь судорожно вздыхал время от времени.
Я тоже молчала и только крепче сжимала его руку, когда слышала эти судорожные вздохи.