Жаркое лето в Берлине

Для полиции эта улика не доказательство. Главный судья того района, где должно слушаться дело, – один из гитлеровских судей. Слушание дела будет откладываться, пока не станет слишком поздно. «Полиция приложила руку к этому убийству», – сказал врач из госпиталя.

– Убийству? Вы думаете, что…

– Я солгала вам. Он умирает. Доктор считает, что это вопрос дней, если не часов. Сегодня утром он предупреждал меня, что отец может потерять сознание. Ваша игра, по-видимому, последнее, что он слышал. Я всегда буду благодарна вам за это. Но вам все же лучше уйти. Нагрянет полиция, оставаться вам здесь неблагоразумно.

– Позвольте мне остаться, помочь вам, – взмолилась Джой. – Дома я сказала, что проведу день с приятельницей, меня не будут ждать.

Брунгильда, нахмурившись, посмотрела на нее.

– Вы странная женщина, но предупреждаю… полиция занесет ваше имя в списки неблагонадежных.

– Мне все равно. Позвольте остаться. Не могу объяснить, но мне очень нужно остаться. – Рукой она смахнула непрошеные слезы. – Простите. Я веду себя, как сентиментальная дурочка. Больше не буду.

– Хотите остаться – оставайтесь! Я вам признательна. А если отец проснется, он будет счастлив.

Брунгильда замолчала, устремив взгляд на дымок, тоненьким столбиком поднимавшийся в воздухе.

– Я и себя виню в том, что случилось. Когда он из-за меня вернулся из Австралии, мы должны были вместе уехать обратно. Деньги на дорогу были. А там он снова взялся бы за уроки, пока я не поправилась бы и не стала работать. Но мы ждали возмещения за наши муки и потери. – Она резко и невесело рассмеялась. – Никогда не прощу себе, что мы не уехали. Он мой отец, но я опытнее его. Он не пережил того, что пережила я. Когда он был в Дахау, мы еще не достигли вершин варварства, на которые оказались способны арийцы в Освенциме, где было отравлено газом и сожжено в печах не менее четырех миллионов мирных граждан всех европейских стран!

Мы слишком долго ждали компенсации. И чем дольше мы ждали, тем меньше было шансов получить эти деньги. Останься мы в Австралии, мы скорее бы добились своего. Наше правительство чувствительно к своей репутации в других странах. Мир не знает, что творится у нас, а возможно, и не желает знать. Компенсация! – И она горько засмеялась. – Да разве можно возместить восемь лет, проведенных в аду? Какой ценой оценишь загубленную молодость? Мне было шестнадцать лет, когда меня арестовали. Мне было двадцать три года, когда меня стерилизовали. Теперь мне тридцать девять лет, и они убили моего отца.

Послышался какой-то звук. Брунгильда вздрогнула и вышла из комнаты. Вернувшись, на вопросительный взгляд Джой она ответила:

– Он все еще спит.

Брунгильда села, облокотившись о стол.

– Простите, что я обо всем этом вам рассказываю. Надоела я вам.

– Ну, что вы. Я хочу все знать. Если вам не слишком тяжело, расскажите всю правду. – Джой помолчала. – Я должна знать все. Когда вас арестовали, я была счастливым ребенком, не ведавшим, что существует зло. Когда вас освободили, мне исполнилось шестнадцать лет, моя жизнь протекала так счастливо, что я не хотела ни о чем знать. Я вспоминаю сейчас, мне доводилось слышать от матери нечто похожее на то, что вы сказали. Но я об этом забыла. Я думала, что это прошлая история, что все это кануло в вечность.

– Это история нашего времени.

– Я начинаю понимать. У меня две маленькие дочки, и я начинаю смутно догадываться, что их жизнь во многом зависит от тех событий, о которых вы говорите.

Брунгильда улыбнулась, что с ней случалось редко. – Понимаю, почему отец любил вас. На то, чтобы рассказать вам все, ушел бы месяц, год. Но все же кое о чем я расскажу: это не займет много времени.

Открыв шкаф, она протянула ей комочек сероватого цвета. Джой с любопытством посмотрела на него, поднесла к окну, чтобы разобрать выдавленные на нем цифры.

– Знаете, что это? – спросила Брунгильда.

Покачав головой, Джой понюхала кусочек, от него исходил слабый запах прогорклого жира.

– Похоже на мыло.

– Это и есть мыло; особый сорт мыла.

Взяв кусочек из рук Джой, она положила его обратно и, медленно повернувшись, стала, прижавшись спиной к шкафу.

– Это мыло изготовлено из человеческого жира.

Джой застыла на месте. Черная пелена застлала ей глаза. На какое-то мгновение ей показалось, что она теряет сознание. Опустившись на стул, Джой едва вымолвила: – Простите, я не из тех, что падают в обморок. Это просто…

– Просто потому, что вам трудно поверить правде, о которой вам говорили в то время, когда уже весь мир знал эту правду, но вы не верили: ведь нацистские агенты называли все это пропагандой.

Джой молчала. В комнате было душно. Брунгильда смотрела на сожженный солнцем пустырь невидящими глазами.

– Я не буду говорить, что я пережила в первые годы заключения, об этом вы слышали от отца. После «допросов» во многих лагерях нас с матерью вывезли под конвоем в Освенцим, самый вместительный из всех лагерей смерти в Польше, где орудовал организатор массовых убийств эсэсовец Эйхман.