Жаркое лето в Берлине

Внешне это новое положение подкрепляется такими вполне весомыми и неотразимыми фактами: Западная Германия выпускает в год 35–36 миллионов тонн стали – лишь немногим меньше, чем Англия и Франция, вместе взятые; западногерманская марка – валюта более устойчивая, чем франк или фунт стерлингов; бывшие гитлеровские генералы играют все более решающую роль в высшем военном командовании и в штабах НАТО; в экспорте и импорте капиталистического мира позиции магнатов западногерманского капитала наиболее прочны, а их внешнеторговая экспансия направлена на все континенты земного шара… Десятки подробностей, сообщаемых ежедневно прессой, подтверждают растущую роль Федеративной Республики в финансовой, политической и военной жизни Запада. Заключив в 1963 году отдельный союз с Францией, Бонн хитроумно играет на растущих противоречиях внутри Атлантического военного блока.

Кто же руководит этим государством, кому принадлежит там полнота власти? И на этот вопрос ответ может быть дан без промедления. Это, во-первых, те же рурские капиталисты, которые безраздельно господствовали до Гитлера и при Гитлере, которые наживали огромные прибыли на политике «пушки вместо масла», на самой войне, эксплуатировали на своих предприятиях по меньшей мере два миллиона военнопленных и угнанных фашистами из порабощенных стран и имели единственную претензию к властям гитлеровской Германии: эсэсовцы поставляли им «слишком мало» стальных хлыстов для порки рабов. Это, во-вторых, близкие к монополиям и доверенные монополий, крупные чиновники гитлеровской Германии, многие из которых запятнаны, подобно Глобке и Оберлендеру, тяжкими преступлениями: весь или почти весь аппарат государства, его обербургомистры, его прокуроры и судьи, руководители всех ведомств – в прошлом верные слуги гитлеровского режима. И это, в-третьих (если не во-первых), старый, «наследственный» германский генералитет. Достаточно сказать, что из 140 генералов и адмиралов бундесвера (по данным 1960 года) 81 принадлежал не только к гитлеровской военной верхушке, но к самому генеральному штабу вермахта. Все они – наследники и продолжатели «отцов» германской агрессии Мольтке и Шлиффена, Гинденбурга и Людендорфа, Гальдера, Кейтеля, Браухича и Рундштедта.

Но об этой ли стране повествует в своем романе Димфна Кьюсак? Да, о ней. Правда, все действие протекает в Западном Берлине, не входящем, как известно, в состав Федеративной Республики и живущем под эгидой трех западных оккупационных держав. Но это рассказ не только и не столько о собственно берлинской ситуации, сколько о Западной Германии, о господствующих в ФРГ идеологии и порядках.

Образ Хорста Мюллера типичен для тех, кто определяет внутренний и внешнеполитический курс Западной Германии. Это крупный военный преступник, самолично уничтожавший целые селения во Франции и Чехословакии, убежденный нацист-гитлеровец. Американо-английским оккупационным властям «пришлось» продержать его несколько лет в тюрьме, но сейчас он «снова на коне» – выполняет ответственные поручения боннского правительства внутри страны и за границей. Обычно скрытный, он раскрывается в блестяще написанной сцене нечаянной встречи в доме Мюллеров, когда опьянение, присутствие сочувствующего ему американского полковника, остроумные наводящие вопросы хорошенькой Луэллы развязывают ему язык. Его реплики циничны и откровенны до предела:

«…Сегодня на совещании представителей западных держав в Лондоне устранено последнее препятствие к развертыванию у нас производства управляемых снарядов…

– А-а! Англичане! С ними уже никто не считается.

– …Один из счастливейших дней моей жизни… Две тысячи эсэсовцев вернулись в свои старые казармы и стали в строй, как и двадцать лет назад, когда мы маршем прошли по Австрии, Чехословакии, Польше, Голландии, Бельгии, Франции, Норвегии, России, и завтра тем же строем пройдем маршем по всему миру!.. Мы символ возрождения Германии…»

Обращаясь к своему самому близкому другу, американскому полковнику Кэри, Хорст кричит:

«Вместе мы будем править миром! Вместе мы будем решать не только судьбы Европы, но и судьбы всего мира. Когда мы восстановим свою военную мощь, уж тогда-то мы поговорим на чистом немецком языке и с англичанами, которых мы уже потеснили как великую европейскую державу; поговорим и с разложившимися французиками…»

Вся эта терминология не только напоминает «Майн кампф» Гитлера. Она лишь в более обнаженной форме отражает факты наших дней. Бредни пьяного Хорста очень мало отличаются от еле прикрытых словами об «обороне» заявлений генералов бундесвера, публикуемых в западногерманской печати. А возвращение тысяч эсэсовцев в строй – непреложный факт западногерманской действительности.