Жаркой ночью в Москве...

На этом скелет Эраста Трофимовича закончил свой печальный рассказ. Он рассказывал его уже во второй раз. В первый он поведал эту историю некоему литератору по фамилии Карамзин, который свел ее к примитивному соблазнению бедной богатым, что являлось полной чушью, так как не было ни богатства, ни соблазнения. И «Бедная Лиза» стала первой шинелью, из которой все мы и вышли.

Ну не можем мы сидеть спокойно! Обязательно нужно куда-то выйти. Вот у нас и не живая жизнь получается, а тупая, однообразная хрестоматия.

Печальную эстафету несостоявшейся любви приняла бедная Лизонька, через многая лета почувствовавшая томление между костями малого и большого бедренного таза. Конечно, на Хованском кладбище ее домогались скелеты разного происхождения и состояния. Был один бывший граф по имени Пьер, который особливо желал близкого с ней сближения и уже договорился было о венчании в кладбищенском храме со старцем Зосимой, но Лизонька понимала, что он любил в ней не самостоятельный скелет Лизоньки, и впрямь достойный всяческой любви, а смутные воспоминания о покойнице жене Наташе, схороненной невесть где, и ревность свою к некоему князю Андрею, павшему на поле Бородина, о коем Лизонька ничего не знала, и некогда обесчестившему Наташу князю Куракину. Так что Лизонькин скелет в браке отказал, и в лишении девичества в грехе тоже. Была, правда, затаенная любовь к каторжанскому скелету Митеньки, и к старшему брату Митенькиного скелета скелету Ивана, и младшему – скелету Алешеньки. Этот был до того хорош, до того хорош, прямо косточка к косточке. А нрава был самого что ни на есть тихого. Но! Ах, это вечное русское «но». Алешенька незадолго до своей кончины принял постриг и тихо скончался в скиту под Вологдой. Труп Алешеньки так благоухал, что даже волки не трогали его. И только когда он совсем истлел, растащили его кости на память. А оставшиеся две косточки, малую и большую берцовые, одна к одной, нашел и схоронил на Хованском кладбище его брат Иван. Но вступить в брак с костями схимника Лизоньке вера ее православная не позволяла.

Митенька долгие годы страдал по скелету девицы Грушеньки, которую и скелетом-то никогда не знал, но думал, что он так же хорош, как и его хозяйка, и мечтал когда-нибудь пойти с клюкой по русским погостам с целью обрести Грушеньку и прикрыть венцом ее многочисленные грехи. А Иван был атеистом, уехал в аглицкие земли, где свел знакомство с социалистами, вернулся в Россию и после покушения на жандармского полковника Брей-Калмыкова был заключен в Бутырку, где и преставился. И был похоронен на Хованском кладбище в общей могиле. С ворами, душегубами и революционерами вперемежку. Но отличался от них благородством, статью и всегда начищенными костями. И вполне мог бы составить Лизоньке партию, но ей даже в страшном сне было трудно представить, как она на Страшном суде предстанет перед Господом нашим Иисусом Христом рука об руку со скелетом атеиста.

И много еще было скелетов, которые – кто с вожделением, а кто и с искренней любовью – поглядывали на Лизонькин скелет во время ежегодного кладбищенского приема под Ивана Купалу. Ей приходилось поднимать бокал в компании Обломова и друга его Штольца. Неуемный был немец, а Обломов, напротив, был весь из себя созерцателен, что свойственно истинно русскому скелету, и в созерцании своем частенько забывал выпить свой бокал, что за него проделывал неуемный Штольц. Смущенные взгляды бросали на Лизоньку глазницы Самгина, а семеро повешенных просто не давали ей шагу ступить, одновременно бросаясь перед ней на колена. Семикратный стук отпугивал Лизонькин скелет. Казалось бы, за много лет можно и привыкнуть, ан нет. Крайне трудно, господа, привыкнуть, когда перед тобой лежит груда костей, по-простонародному скандалящая из-за собственности на ту или иную кость. И каждый год ее спасал Грядущий Хам. Очень милый был господин, но так как он был лишь Грядущим, то неизвестно, каким бы он стал во плоти. И так как его скелет весьма смахивал на скелет Демьяна Бедного, то Лизонька вежливо благодарила Грядущего Хама и от дальнейших ухаживаний уклонялась. И еще много, много участников русской истории увивалось за Лизонькиным скелетом, но она, как и при жизни, хранила верность своему Эрасту. Не действительному статскому советнику Эрасту Трофимовичу Пшездуеву, а юному Эрасту, ея несостоявшемуся спутнику в горе и радости.

Я полагаю (не утверждаю, а полагаю), что мы как-то выживаем лишь потому, что видим близких наших в их лучшие годы и дни и таким образом сами возвращаемся в свои лучшие годы и дни. В такие минуты в нас вспыхивает какая-то веселая радость, и мы насилуем свою шестидесятилетнюю жену на кухонном столе во время разборки холодца. И иногда, иногда! И у нее вспыхивает ответная веселая радость, и тогда, ребята… Таких холодцов вы никогда не едали.