Жатва

Андрей кончил, а Прохарченко, которому горячность Андрея вернула дар речи и свойственную ему задушевную убедительность слов, подхватил:

— За вчерашний случай жестоко осудим. И ты нашу жестокость, Любомудров, примешь и даже обидеться на неё не сможешь. Потому что ты знать будешь нашу правоту.

— А почему Любомудрову до сих пор спускали? — раздался голос с места.

Прохарченко поднял голову. Круглое усатое лицо его было суровым. Казалось, он хочет оборвать спросившего, но он сказал:

— Моя вина. Занялся строительством и оборудованием. За организацией ремонта — проглядел. Надо сказать и то, что такого бракодельства, как сегодня, не бывало раньше на МТС.

— Много сделал Прохарченко за два года, — продолжал тот же голос с места, — мы его уважаем, но есть и у него и у всего руководства МТС ошибки. Почему руководство не критикуют?

— Вот ты и покритикуй, не бойся! — пригласил Рубанов.

— А я и не боюсь, — на ходу говорил токарь Лобов.

— Прежде чем вводить почасовой график и новую организацию труда, нашему руководству вокруг себя, на-до поглядеть! Со старых специалистов плохо спрашиваем, молодых выдвигать боимся!

Бушевали страсти в демонтажно-монтажном цехе, и, ошеломленные их потоком, стыли у стен огромные неподвижные машины.

Валентина не замечала своей съехавшей набок шапочки, рассыпавшихся волос, расстегнувшегося ворота блузки. МТС. которая недавно впервые возникла перед ней сквозь снежную пелену, теперь приобрела такую живую плоть и стала такой близкой, что Валентина понимала: это ощущение не пройдет. Придется или не придется ей работать на МТС, все равно все происходящее здесь будет волновать, как волнует судьба родного села, родного дома, родной семьи.

Высоцкий не смотрел ни на кого, и люди избегали встречаться с ним взглядами, словно им неловко было за агронома.

Он зажал худые руки между коленями, опустил осунувшееся и постаревшее за этот вечер лицо.

Изредка он поднимал блестевшие нездоровым блеском глаза, и хотя по возрасту многие из собравшихся были гораздо старше его, и другим и ему самому в этот час казалось, что он самый старый, самый немощный, самый страдающий из всего многолюдного собрания.

Всегда он гордился своей моложавостью; еще несколько часов назад, входя в цех, он, уверенный в правоте и значимости своих слов и дел, чувствовал себя совсем бодрым и молодым. И вдруг ему показалось, что подступила старость. «Вошел молодым, выйду стариком», — думал он о себе, еще не понимая того, что отстал он от жизни совсем не потому, что состарился, а, наоборот, потому и показался стариком себе и другим, что отстал от жизни, и это явно обнаружилось на собра-. нии. Та ограниченность и нерешительность, которую он пытался объяснить старостью, обнаружилась внезапно в его делах: в кропотливом и все же беспомощном анализе, s тех мероприятиях, которые вчера еще он считал значительными и проводил так старательно и которые сегодня оказались ничтожными. Шесть хороших тракторных бригад. Движение тракторов с севера на юг. Он бился над этим два года и считал, что делает важное дело. Но какая немощность была во всем этом!.. И вот пришла розовая, в каракулевой кубанке, его бывшая ученица, девочка с исцарапанными ногами, и разом раскидала, расшвыряла все, что он так любовно и кропотливо делал, и оказалась права, и легко открыла новые пути, несоизмеримые с теми, которые открывал он, и повела за собой других, и уже забыла о нем…

Не только она, но и остальные уже забыли о нем и потеряли к нему интерес, как во время горячих спортивных состязаний теряют интерес к борцу, слишком явно и скоро обнаружившему свою неспособность к победе.

Никто не вспоминал о его выступлении. Горячие споры шли теперь не о том, выполним или не выполним план, а лишь о том, как добиться его скорейшего выполнения.

Раздавались речи и реплики, шутки чередовались с гневными возгласами, убежденность перемежалась с тревогой, и среди общего оживления один Высоцкий стано-бился все неподвижнее.

Темнело. От сумерек цех казался глубже, лица сливались, и только глаза да металлические части машин блестели в полумраке.

В конце собрания выступил Андрей. Он бросал слова в глубину цеха, цех отвечал ему дружным гулом.

— Товарищ Высоцкий утверждает, что план, предложенный Прохарченко, годен для Кубани, а не для Угреня, и что я защищаю этот план по незнанию местных условий. Да, я еще недостаточно изучил район и его условия и возможности, но не у нас я буду спрашивать об этих возможностях, товарищ Высоцкий! Я спрошу о них у многотысячного коллектива колхозников, агрономов, трактористов, комбайнеров, рабочих нашего района. Я спрошу у них!

— Правильно! — прокатилось по рядам.

— Вы говорили сегодня о невыполнимости наших планов, а трактористы, комбайнеры и рабочие, выступавшие здесь, обязались перевыполнить эти планы. Я поверю им, а не вам!

И снова, как колоколом, загудел цех:

— Правильно!