Жатва скорби

23 августа 1933 года он писал: «Всякое сообщение о голоде в России является сегодня либо преувеличением, либо злостной пропагандой», и дальше: «Нехватка продовольствия, которую в последний год испытывает почти все население и, в особенности, хлеборобные области – Украина, Северный Кавказ, район Нижней Волги, – привела к тяжелым последствиям – большой потере жизней». Он прикидывает, что число смертей почти в четыре раза превышает нормальное: в перечисленных им областях обычная цифра «составляла 1 000 000», а вот теперь она, вероятно, «по меньшей мере, утроилась».

Такое признание двух миллионов экстраординарных смертей вызывало у него сожаление, но не истолковывалось как факт чрезвычайной важности и не приписывалось голоду. (Более того, он объяснил это явление частично «бегством одних крестьян и пассивным сопротивлением других».)

В сентябре 1933 года он был первым корреспондентом, которого пустили в районы голода, и, посетив их, он написал: «Пользоваться словом „голод“, говоря о Северном Кавказе, является чистейший абсурдом», добавив, что теперь он понимает, насколько «преувеличенными» оказались его первоначальные подсчеты коэффициента избыточной смертности, по крайней мере, для этого района. Он также рассказывал об «упитанных младенцах» и «жирных телятах», типичных для Кубани[48]. (Литвинов счел полезным процитировать эти депеши конгрессмену Копельману в ответ на его письмо с запросом о голоде.)

Дюранти обвинял в распространении слухов эмигрантов. Они якобы делали это, вдохновленные взлетом Гитлера, и упомянул про «Берлин, Ригу, Вену и другие города, где циркулируют сейчас слухи о голоде, распространяемые элементами, враждебными СССР. Они предпринимают последнюю попытку помешать американскому признанию СССР».

Репутация, какую Дюранти (англичанин по подданству) обрел к осени 1933 года, сухо выражена в депеше британского посольства о его визите в хлебные районы Украины: «У меня нет сомнения, что он не встретит трудностей в получении достаточного количества материала в часы своих поездок, и это даст ему возможность утверждать все, что вздумается, по возвращении». В депеше говорится о нем как о «мистере Дюранти, корреспонденте „Нью-Йорк таймс“, дружбу которого Советский Союз заинтересован завоевать больше, чем дружбу кого-либо другого.»[49]

Мальколм Магаридж, Джозеф Олсоп и другие опытные журналисты считали Дюранти просто лгуном. Как позднее сказал Магаридж, он «самый большой лгун из всех журналистов, которых я встречал за мои пятьдесят лет в журналистике.»

Дюранти сам говорил Юджину Лайонсу и другим, что, по его подсчетам, наличествовало не менее 7 миллионов жертв голода. Но еще более четкое доказательство разрыва между тем, что он знал, и что он писал, можно найти в депеше от 30 сентября 1933 года, посланной британским поверенным в делах в Москве, которого мы цитировали выше: «По сведениям м-ра Дюранти, население Северного Кавказа и Нижней Волги сократилось за последний год на 3 миллиона, а население Украины на 4–5 миллионов. Украина обескровлена… М-р Дюранти считает вполне вероятным, что 10 миллионов человек прямо или косвенно умерло от нехватки продовольствия в Советском Союзе за последний год».

Но американской общественности доставляли не это фактическое изложение событий, а фальшивые отчеты. Влияние этой извращенной информации было огромным и продолжительным. В 1983 году кампания «Нью-Йорк таймс» в ежегодном отчете опубликовала список всех лиц, получивших премию Пулитцера[*], не упустив отметить, что в 1932 году Уолтер Дюрантн получил ее за «беспристрастный аналитический отчет о событиях в России».

В объявлении о присуждении премии, кроме приведенной цитаты, сказано, что сообщения Дюранти были «отмечены за научную обоснованность, глубину, непредвзятость, разумность суждений и исключительную четкость», являясь тем самым «отличным примером образцовой иностранной корреспонденции».

«Нейшн» в своем ежегодном «почетном списке», цитируя «Нью-Йорк таймс» и Уолтера Дюранти, говорит о его корреспонденциях, как о «самых информативных, непредвзятых и читабельных очерках об огромной стране в процессе ее становления, из всех, какие публиковались во всех газетах мира».

На банкете в «Уолдорф-Астории» по случаю признания СССР Соединенными Штатами был зачитан список лиц, причастных к этому. Гости вежливо аплодировали каждому, пока очередь не дошла до имени Уолтера Дюранти. И тогда, писал Александр Волкотт в «Нью-Йоркер»: «…и тогда поднялся долгий неумолкаемый шквал… Воистину создавалось впечатление, что Америка в некоем спазме проницательности праздновала признание как России, так и Уолтера Дюранти». Верно, это был безусловно некий «спазм»…

Похвалы в адрес Дюранти без сомнения проистекали не от желания знать правду, а скорее из желания многих людей, чтобы им говорили то, что им хотелось бы слышать. Мотивы же самого Дюранти не требуют объяснений.[50]

* * *