Жатва скорби

«С крестьянством у нас обстоит дело в данном случае таким образом: оно платит государству не только обычнее налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это во-вторых…

Это есть нечто вроде «дани», нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии, обеспечить индустрию для всей страны, поднять дальше благосостояние деревни и потом уничтожить вовсе этот добавочный налог, эти «ножницы» между городом и деревней… без этого добавочного налога на крестьянство, к сожалению, наша промышленность и наша страна пока что обойтись не могут…»

Но, продолжает Сталин:

«Может ли крестьянство выдержать эту тяжесть? Безусловно, может: во-первых, потому, что тяжесть эта будет ослабляться из года в год, во-вторых, потому, что взимание этого добавочного налога происходит… в условиях советских порядков, где эксплуатация крестьянства исключена со стороны социалистического государства и где выплата этого добавочного налога происходит в условиях непрерывного улучшения материального положения крестьянства».[36]

Однако у Сталина хватило решимости заявить на пленуме, что давление на «капиталистические» элементы деревни достигло такой силы, что «иногда» доводило их до краха[37].

Существует мнение, что чрезвычайными мерами Сталин хотел лишь «запугать кулаков до полной покорности»[38]. Как бы то ни было, пленум издал новые директивы: прекратить применение чрезвычайных мер, поднять цены на зерно, направить в деревню промышленные товары.

Но более зажиточные крестьяне уже перепугались всерьез. Некоторые из них стали выращивать меньше хлеба, другие продавали свое имущество. Ведь теперь цены на хлеб не позволяли даже покрыть затраты на его производство – это признавал и ведущий сталинский экономист Струмилин.[39] Да и вообще, реакция производителей зерна на принудительные хлебозаготовки оказалась вполне естественной: у них пропала всякая охота развивать производство, и тяжкий крестьянский труд, благодаря которому начало восстававливаться сельское хозяйство страны, стал понемногу замирать.

И вот к концу 1928 года партия столкнулась с мрачными результатами собственного управления сельским хозяйством. Осенью 1928 года показатели зернового и животноводческого производства начали снижаться. Если же еще учесть прирост населения с 1914 года, то станет ясно, что производство хлеба на душу населения снизилось с 584 кг до 484,4 кг.[40]

Когда выяснилось, что рынок не удовлетворил возложенные на него надежды, то дефицит зерна восполнили за счет реквизиций, а потом правительство снова вернулось к рынку. Но, с точки зрения крестьянина, рынок более не являлся надежным каналом сбыта продукции, ибо его можно было перекрыть в любой момент и перейти опять к реквизициям. Правительство, напротив, помнило лишь успех, достигнутый с помощью реквизиций, и не понимало, что они повлекли за собой развал рыночных отношений, что принудительная реквизиция зерна при наличии рынка лишает рынок стимулирующей функции и в новых условиях он неминуемо должен количественно сократиться.

Совершенно ясно, что главную роль в этом сыграло не тайное накопление запасов хлеба производителями, а снижение его производства[41]: Бухарин прямо говорил про «сказки о хлебных запасах».[42]

* * *