Жаворонки ночью не поют

Тётя Даша не обманула, помогла через своего соседа устроиться Зойке контролёром в театр. Теперь Зойка занята каждый вечер, кроме понедельника, когда в театре выходной, и с друзьями видится только в школе. Рита вдруг присмирела, перестала рассказывать о своих победах над сильным полом. Паша ходил меланхоличный и задумчивый. А Зойка с Лёней были так полны своей радостью, что и не замечали ничего вокруг. Он каждый вечер отводил её в театр, а потом провожал оттуда домой.

Нет, сегодня никак не сосредоточиться. «Ладно, потом доучу», – подумала Зойка и встала. Ей давно хотелось посмотреть, что рисуют юные таланты. Она подошла к Николаю Семёновичу:

– А можно посмотреть?

– Конечно, конечно.

Зойка тихонько пошла от мольберта к мольберту. Она разочарованно смотрела на рисунки – всё, как на школьных уроках: то кувшин с ручкой, то кувшин без ручки, то с одного боку, то с другого, а рядом стакан и кружка. Некоторые срисовывали тыкву, лежавшую на подоконнике. Натюрморты, в общем. Кувшин вроде бы ничего себе, да и тыква похожа. У некоторых были рисунки на вольную тему. У одной девочки, например, – сирень в распахнутом окошке. «Весну торопит», – подумала Зойка. Около Вани Чистякова она задержалась. На его рисунке парень в белой вышитой рубахе шёл с косой по полю, где синими звездочками пестрели васильки. Зойка вспомнила, как косил отец. Она почувствовала что-то, похожее на тихую радость, при виде яркого летнего поля и симпатичного русского парня с косой в руках. «Но ведь это было так давно! – подумала Зойка. – А сейчас война. Разве это надо рисовать?»

– Нравится? – Николай Семёнович тоже смотрел на косаря, стоя за спиной у Зойки.

– Нравится. Только непонятно.

– Что непонятно?

– Почему они это рисуют?

– А что бы вы хотели?

– Не знаю. Но ведь сейчас война.

– Ах, вот что! Танки, самолёты, сражения – это, да? А зачем?

Зойка молчала, не зная, что ответить, а художник продолжал говорить мягко, но настойчиво:

– Война – это горе, а детям его очень трудно выразить в рисунке, потому что оно про-ти-во-ес-тест-вен-но. Что бы ни было в жизни, за всякими невзгодами приходит радость, как за зимой весна. И надо, чтобы люди всегда умели видеть свет будущей весны. Тем более – дети.

– А подвиги? – возразила Зойка. – Ведь это тоже война.

– Подвиги совершаются не только на войне, – заметил художник и, недовольно покрутив головой, убеждённо добавил: – Война и дети несовместимы.

Этот маленький тихий человек был непреклонен, когда дело касалось детей и искусства. Зойка вспомнила, как он на днях «укротил» Феню – мать Вани Чистякова. Ваня был любимым учеником художника, не просто способным, а щедро наделённым талантом. И когда он стал пропускать занятия, художник сильно огорчился.

– Одного таланта художнику мало, – внушал он подростку. – Надо систематически работать. Талант и труд, талант и труд – вот формула всякого успеха. А ты почему опять не был два раза подряд?

– Мать не пускает, Николай Семёнович.

– Почему не пускает?

– Говорит, не время пустяками заниматься.

– Пус-тя-ка-ми? – серое лицо художника покрылось пятнами, так он был возбуждён. – Пустяками! Рафаэль, Репин, Суриков, Левитан! Ай-ай-ай, пустяками…

Николай Семёнович морщился, как от нестерпимой боли, впервые не находя слов. И тут явилась сама Феня. Увидев сына, она сурово сказала:

– Опять убёг, не наколовши дров! На пустяки у тебя время есть, а для дома нету!

Николай Семёнович тихо, как-то бочком подошёл к ней и негромко сказал:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – несколько смутилась Феня.

– Вы за сыном пришли, за Ваней?

– За ним. Старшой он у меня. Дел вон сколько. Я одна не управляюсь, а он чуть что – и бежит сюда. Вы уж извиняйте, но надо, чтобы он это дело бросил.

– Нельзя, чтобы бросил, – тихо, но настойчиво возразил художник.

– Ну, чего нельзя, – настаивала на своём Феня. – Кабы дело серьёзное, а то так, пустяки одни.

– Дело такое, что серьёзнее быть не может, – не сдавался Николай Семёнович. – Ваш сын талантлив, ему надо учиться.

– Ну, после войны пускай учится, а сейчас, извиняйте, некогда.

– А когда война кончится?

– Почём же я знаю, – опешила Феня.

– Вот! И я не знаю. И никто не знает. Годы уйдут. А талант надо развивать с детства. Ване и так уже пятнадцатый год. Когда же ему учиться, если не сейчас? Вы, мать, должны радоваться, что у него такой дар, а вы сами хотите отнять его у сына. Нехорошо. Да вы хоть видели, как он рисует? Вы посмотрите, посмотрите!

Николай Семёнович стал доставать одну за другой работы Вани и ставить их на подоконник. Феня долго рассматривала рисунки и молчала. Зная, что мать не одобряет его «художества», Ваня ничего не носил домой, все рисунки оставлял в студии, в большом старом шкафу, где хранились краски, кисти, бумага и мольберты.

– Что же вы молчите? – спросил Феню Николай Семёнович. – Или не нравится?

Феня не понимала, хороши рисунки или нет, но ей льстили слова учителя, который при всех сейчас сказал, что у её сына талант. На её подобревшем лице засветилась улыбка, и она сказала:

– Ну, ладно, пускай рисует. Только пускай и дров наколет.