Жаворонок поет, когда поднимается в небо

Пока собирали стол, Исаак Ильич, как обычно, отошел чуть в сторону. У старой гати развернул свой холст и стал писать понравившийся ему этюд.

К нему подошла баронесса Вульф. Молча понаблюдав какое-то время за работой художника, Софья Петровна спросила:

- Исаак Ильич, а вы знаете, какое место пишете?

- Какое же?

- У этой мельницы когда-то побывал Пушкин, ему рассказали здесь легенду о трагической любви дочери старого мельника, и он написал свою "Русалку".

- Что вы говорите! Это правда? Вот у этой гати стоял Пушкин? заволновался художник.

- Правда, правда, - подтвердила баронесса. И пересказала художнику историю трагической любви мельниковой дочери в том виде, как слышал ее сам Пушкин, гостивший тут у Вульфа.

На другой день Левитан взял телегу, водрузил на нее громадный холст, привез к старой мельнице и написал здесь один из самых своих знаменитых шедевров - "У омута".

Когда мы сегодня смотрим на первый его этюд, к счастью, сохранившийся, написанный до рассказа баронессы, то он выглядит эдаким веселым пейзажем, даже игривым... Но что-то заставило художника, как когда-то Пушкина, посмотреть на старую мельницу другими глазами, придало картине другое содержание. Художник как бы делится с нами возникшими у него чувствами тревоги, какого-то внутреннего беспокойства, таинства... И он постарался освободиться от них, доверив все это холсту, а значит, каждому из нас...

А еще "вульфовы владения" подарили нам "Хмурый день", "Над вечным покоем", "Весна - большая вода", "Март", "Озеро". Последнюю работу Левитан даже хотел назвать "Русь", да не решился...

Первый рисунок

Накануне Крещения баба Елена, замесив мел на молоке, побелила печь и вышла во двор, наказав мне строго-настрого руками печку не трогать.

- Иначе на побелке следы от пальцев останутся. Понял?

Скоро мне надоело одному сидеть в хате, и я подался на улицу. Хозяином нашего двора был здоровенный петух Петька. И мне порой казалось, что его побаивается даже бабушка. Только я не боялся Петьку. И чтоб доказать это, взял хворостину и погнался за петухом.

Во дворе поднялся невообразимый шум. С огорода прибежала бабушка, отняла у меня хворостину и прогнала в хату.

Я разревелся от досады и, забравшись с коленями на лавку, уставился в окошко. По двору важно расхаживал Петька. Он словно смеялся надо мной.

Тогда я слез с лавки, достал из печи уголек и по свежей побелке нарисовал, как мог, нахального петуха, затем несколько раз стукнул его по гребню.

- На тебе, на тебе... Я хозяин двора! Понял?

И только после этого уснул. Проснулся от криков бабы Елены:

- Что ж ты наделал, сидорёнок! Завтра Крещение. Ну, погоди у меня!

Я знал, что бабушка у меня добрая и мне ничего не будет. Побурчав, она взяла кисть и по-новому побелила печь. Только уголь так глубоко въелся в мел, что петух мой еще несколько лет просвечивал сквозь побелку. А меня с той поры прозвали в деревне художником. Шел в ту пору "художнику"... шестой год!

Картинки из букваря

Хотя рисовать я начал раньше, чем писать и читать, не знаю, стал бы я художником, если бы не другая моя бабушка - бабка Наталья. Она была единственной грамотницей на селе.

Узнав от бабы Елены о моих художествах на печи, сказала вполне серьезно: "Видно, Валек, пришла пора за учебу браться".

Первым моим букварем стала старая хрестоматия, подаренная моему прапрадеду князем Гагариным. Повторяя за бабушкой слова, я не спускал глаз с картинок, которыми была густо пересыпана книга.

Скоро бабка Наталья заметила это мое пристрастие и спросила ласково:

- Нравятся картинки, внучек?

- Угу, - буркнул я.

- И правда, хороши, - согласилась бабушка и добавила: - А нарисовал их наш земляк, Алексей Гаврилович Венецианов. Большой художник был... Ну, на сегодня хватит, мне пора обед стряпать.

Она повернулась к печке, а я, схватив хрестоматию, в который раз стал разглядывать картины Венецианова. Я не мог еще твердо выговорить его имя, но именно работы Венецианова открыли мне окно в большой мир... Одно дело было видеть гумно, пашню, жниц, девушек с бураком, многочисленных сверстников моих - захарок - в своей деревне и совсем другое - в толстенной книжище, на гладкой, плотной бумаге, в цвете... Это было похоже на чудо!

Во мне вновь вспыхнуло острое желание рисовать. Но я хорошо помнил петуха на печи, видел, как огорчил бабу Елену... Я снова и снова листал хрестоматию... Наконец, решившись, подошел к печи, потянул бабку Наталью за подол:

- Бабуль, а бабуль...

- Чего тебе, внучек?

- А я смогу как этот... Вецианов рисовать?

- Будешь хорошо учиться - сможешь, - уверила меня бабка Наталья.

И правда, картины Венецианова стали для меня тем порогом, перешагнув который я вдруг оказался у великого океана, имя которому - Искусство. Плавать я не умел, но прыгнул в него не раздумывая!..

"У него талан..."

Последнее военное лето я встретил, как обычно, в Коровино. Зимой учился в Москве, в средней художественной школе, а на лето подавался в родные места. Подкормиться и порисовать. Да и грех было, живя на Волге, в двух шагах от Валдая и озера Селигер, не взяться за кисть.