Жажда

На это Юрий Димитриевич, вздохнув, монотонно повторил не раз уже сказанное:

– Семен и сам заблуждался, чаял как лучше. Испокон веку старший сын Московского князя в удел получал Коломну. Я – великий князь Московский по исконному праву, а Ваське сидеть в Коломне по праву же: от веку так было. И должно так быть.

– От веку! – раздался от двери визгливый голос Косого.

Оба – и Шемяка, и Юрий – вздрогнули и обернулись. Косой, подбоченясь, стоял на пороге, рыжая бороденка его взъерошенно торчала вперед, глаза косили более, чем всегда: он был, как и брат, вне себя. Худое лицо его перекосилось от злобы, когда он повторил:

– От веку! Что от веку бывало, то пропало! Всё, обычай дедов порушили! Ты, отец, здесь государь по праву, а на улицу глянь: кто это право твое признал?!

– Пуста Москва! Над кем княжить?! Кем управлять?! – подхватил Шемяка.

– На нашу пагубу не послушал ты нас, а послушал сквернавца Морозова! – вскричал Косой и затряс рукой, указывая на дверь. – Вот по ком плаха плачет!

– Бога побойся! – впервые за весь разговор возмутился Юрий. – Он один из немногих, кто не бросил меня! Так и сидит в сенях, который уж день! Верный, верный… – И снова голос его угас, и он бессильно склонился в немом безысходном отчаянии.

Братья молча переглянулись, Шемяка махнул рукой – и оба вышли.

Семен Морозов один-одинешенек сидел в Набережных сенях. Он не помнил уже, сколько дней просидел он так, неподвижно глядя перед собой в непостижимое. Он искал и не мог найти ответ на один-единственный, самый важный, неразрешимый, неотступный вопрос. В чем его вина? Он поступил по совести, честно и прямо. Он не мог поступить иначе. Он советовал верно. Так почему же не оставляло его чувство вины? Что случилось в Москве, что изменилось, чего он не понял? По обычаю дедов великий престол принадлежал старшему в роде: дяде, а не племяннику, князю Юрию, а не князю Василию. Отчего же опустела Москва?! В чем его вина?

Громкие шаги братьев Юрьевичей он услышал издалека и встал, как положено. Братья быстро вошли, разгоряченные, с пылающими щеками, – и вдруг остановились против него, словно натолкнулись на стену.

Он забыл о поклоне, так страшны были их глаза, обращенные на него.

– Вишь! – лицо Шемяки исказилось дикой усмешкой. – Чует, что винен! Что пялишься так?!

– Нет, не чую ся перед вами виновным, – тихо, но твердо выговорил Морозов. – Ведает Бог, что верен я государю Юрию Димитриевичу.

– Стало, совесть твоя не вопиет?! – взвизгнул Косой, шагнув вперед.

Морозов невольно от него отшатнулся, забыв о лавке за своею спиной, ударился о сиденье ногой, чуть не упал… Но тут же выпрямился и прямо взглянул в глаза обоих князей. Это были глаза людей, готовых убить.

– А не ты нас всех погубил?! Злодей! Лютый змей! Не мни от ответа уйти! – кричали братья, подступая все ближе к боярину.

Морозов больше не отвечал: это было бессмысленно. Стены и пол шатались, кружились вокруг него, дикий крик оглушал, он видел лишь орущие рты да круглые, обезумевшие глаза, в которых не было ничего человеческого. И когда сверкнули вскинутые кинжалы, он не успел даже поднять в защиту руки и сразу осел на скамью, и удивление застыло на мертвом лице… А Юрьевичи все вонзали и вонзали окровавленные клинки в беззащитное неподвижное тело…

– Стой! – прохрипел Косой, опуская руку и с изумлением выпрямляясь. – Всё…

Шемяка, точно пробудившись от сна, посмотрел на окровавленное мертвое тело, на обагренный кинжал в собственной, закинутой для удара, руке. Рука его медленно опустилась.

– Бежим! – сдавленным шепотом воскликнул Косой. – Отец не простит! В Кострому!

Братья, даже не обтерев, кинули в ножны кинжалы и бросились вон.

В тот же вечер князь Юрий Димитриевич послал к племяннику в Коломну гонца, призывая Василия обратно на великое княжение. А на следующий день, похоронив и оплакав Морозова, он покинул Москву.

Только пять человек сопровождало его.

Глава 10 Разочарование

Москвичи ликовали, в радостном необозримом шествии возвращаясь вслед за великим князем в Москву.

Бунко ехал в свите Василия и с восторгом всматривался вперед – туда, где в окружении сановных бояр сидел на белоснежном коне стройный всадник в парчовом терлике[3]. Великий князь всея Руси Василий Васильевич, надежда и упование всей русской земли, государь, которому он, Бунко, отныне служил! Вот он повернул голову в атласной алой мурмолке и говорит что-то боярину, смиренно склонившемуся перед ним на своем седле, вот милостиво кивает крестьянам, толпящимся вдоль дороги. Они кланяются истово, радостно, и вслед великому князю летят заздравные, благословляющие, благодарные крики. Не это ли счастье?! И Бунко ликовал…

Но рано праздновали москвичи. Братья Юрьевичи не смирились, а вскоре и сам князь Юрий, нарушив данное Василию слово, послал отряды в помощь своим сыновьям. И возобновилась усобица, и зыбкая, неверная, кривая тропа ее, обманно маня, повела тех, кто безрассудно доверился ей, все дальше и дальше в безнадежную топь, из которой не было выхода…