Жажда

Плакать я не могла. Лежа на кровати, я презирала то, что называла своей «судьбой», и прокручивала в голове ворох всяких глупых предположений и планов. Они сдерживали мой гнев и отчаяние. Да, именно так я и поступлю, думала я, буду лежать в кровати и ни есть, ни пить до тех пор, пока он не приедет. Но уже через несколько минут я вскочила, чтобы посмотреть в окно. Я пыталась молиться, давала самой себе обеты. Клялась, божилась. Такое было со мной впервые. В какой-то момент я даже подумала о самоубийстве и вообразила, как лежу, спасенная от смерти, а Хассейн стоит рядом со мной. Впрочем, напрасно я воображала себе эти страсти, смерть всегда казалась мне чем-то далеким, безликим, ко мне не относящимся. То было просто мое полное бессилие. На третий день я, успокоившись, поднялась с постели. Стиснув зубы, написала отцу, который был в это время в Париже. Извинилась за то, что долго не давала о себе знать, что мне уже осточертело и это бесконечное лето, и эта жара, и что я просто задыхаюсь здесь во всех смыслах. Просила его, чтобы он разрешил мне уехать в Париж в октябре. Потому что теперь меня интересует только учеба. Что я люблю его, только его одного. И это было правдой. «Отныне надо все выкинуть из головы, — думала я. — Обо всем забыть». Ни Джедла, ни Али больше не интересовали меня. Я была готова бежать от этого слишком уж жаркого солнца, от летнего зноя, от своих неудач.

Когда Джедла в тот день вошла ко мне в комнату, я не тронулась с места. Едва повернула голову в ее сторону. Неподвижно лежала в кровати, в то время как она устраивалась на краешке стула у двери. Я закрыла глаза. Хотелось плакать или вечно лежать здесь, как лед холодной и безгласной. Джедла была мне совершенно безразлична. Зачем она явилась? Я не хотела выслушивать ее. Все просто: я любила Хассейна, позвала его к себе, но он не откликнулся, не приехал и не приедет, наверное, никогда, а никто больше мне не нужен. Прежде я думала, что окружающие сами по себе исчезнут из поля моего зрения, лишь только захочу. Но теперь я видела, что бежать от них надо мне самой, бежать от моих старых привязанностей, от моих идолов, от тех, кого я опасалась, любила, боготворила, кого считала недосягаемыми. Теперь они сами цеплялись за меня. И мне надо было избавиться от них, остаться одной, совсем одной. Я переживала любовную неудачу, училась отныне жить, а не играть в жизнь. Я твердила про себя имя Хассейна, когда Джедла нарушила молчание. Я повернулась к ней с полным безразличием и была удивлена, как сильно она изменилась с последней нашей встречи.

Несмотря на царивший в комнате полумрак, я видела так хорошо знакомое мне, упрямое выражение ее лица, ее сумрачный взор. То была прежняя Джедла, которой я когда-то восхищалась, которую любила и ненавидела. Но теперь меня не трогало ничто и я ни о чем не хотела думать.

…Она решила, рассказывала мне Джедла, что все переменится из-за ее беременности и что она сможет почувствовать себя счастливой. Но она проанализировала свое душевное состояние и увидела, что былые подозрения ее так и не исчезли и не исчезнут никогда. И вдруг каким-то лихорадочно возбужденным голосом она спросила меня, нет, не спросила — взмолилась:

— Ну будь же искренней со мной, хоть раз в жизни! Что думаешь ты об Али? Ну разве не права я, полагая, что он не устоит перед тобой, что его уже тянет к тебе, что он тобой увлечен, просто потому хотя бы, что ты красивая?

Я слушала ее, но мысли мои были далеко. В какой-то миг мне показалось, что это не я, а кто-то другой отвечает Джедле:

— Да, в каком-то смысле ты права. Но мужчины ведь все одинаковы.

Я остановилась, поняв, что говорю ужасные пошлости. Но я была довольна тем разочарованным, вполне трезвым тоном, каким я это произнесла. Поколебавшись немного, я взглянула на Джедлу, думая, как лучше нанести удар, хотя и не испытывала сейчас к ней ни ненависти, ни ревности:

— Пойми, что разумнее всего для тебя было бы принять Али таким, каков он есть. И не надо его любить как нечто исключительное. Ты должна его понять… Я буду с тобой совершенно искренна, как ты просишь. Да, это правда, я кокетничала с ним, хотела обратить на себя его внимание. Поначалу я восхищалась им на самом деле. И даже почувствовала, что он не остается безразличным к знакам моего восхищения. Ну и тогда… Помнишь, в тот вечер, о котором я рассказывала тебе, — все было так внезапно, сама не знаю даже, как это случилось, я не смогла помешать себе поцеловать ему руку, — так вот, в тот вечер я, подняв голову, увидела, что он как-то странно смотрит на меня. Мне даже кажется, что он склонился ко мне. Но я вдруг, испугавшись, убежала. Рассказываю все это только потому, чтобы доказать тебе, что любой мужчина, даже Али, может проявить слабость.