Жажда

Конечно же, ничего такого я не сделала. Я искала себе оправданий: и высказал он, дескать, все это в условном наклонении, да и сама-то я при этом румянцем залилась… Но вероятнее всего, что я никак не прореагировала на его слова из-за своей лени; мне просто не хотелось подниматься со стула — так приятно было сидеть, вытянув ноги, подставив их лучам солнца.

Море спокойно и важно подкатывало к берегу. И так было хорошо…

А Хассейн все говорил:

— Несмотря на эту вашу эмансипированность и свободу, из-за чего вам завидуют все девушки, я думаю, что на самом-то деле это далеко не так…

Я подумала про это его «не так». Мне стало смешно. «Только мужчинам и рассуждать о нашей эмансипации!» — хотела я ему сказать, выходя из себя. И ведь этот человек мог без особого труда стать моим любовником, вместо того чтобы тратить попусту время на глупую и злобную болтовню! Но я не сказала ему ничего. Солнце добралось уже до моих коленок. После такого вкусного обеда, да еще в залитый светом, разнеживающий полдень, когда веки тяжелели сами собой, хотелось только спать, погрузиться в блаженство…

А он все говорил и говорил, наводя на меня скуку. Да еще этот его тон — о господи! — такой вдруг важный, такой значительный:

— К тому же вам не по себе, вы не находите себе места! Ну да будьте же искренни, признайтесь: вам не по себе!

«О господи, — подумала я. — Как же мне сейчас хорошо с этим солнцем, с этим летом!»

— Признайте это! продолжал он. — На этом рубеже между двух цивилизаций вы просто не знаете, что вам делать! Вы несчастный продукт совместного производства! Всё толчетесь на одном месте и не можете набраться храбрости, чтобы найти хоть какой-то выход! Да вы и не знаете, куда вам идти! Какой выход для вас приемлем!

Внезапно его смех показался мне диким. Словно он не смеялся даже, а выл, ухал, как сова, и это его уханье просто надрывало мою душу, нарушало мой покой, мое блаженство.

— Да замолчите вы! Замолчите же! — тихо сказала я ему, но в голосе моем был призвук рыдания. И я убежала, вдруг став несчастной.

Руки мои, вцепившиеся в руль, еще долго дрожали. Дома я с любопытством рассматривала в зеркале мое новое лицо: по нему текли слезы. Надо было принять холодный душ, чтобы погасить эту мою смятенность.

Потом я долго спала, глубоко погрузившись в забытье. Я быстро уставала от проблем, которые мне кто-то создавал, и старалась не думать о них. Но на этот раз речь шла о Хассейне, а он мне был небезразличен. И все-таки я не любила проблем.

Я все еще дремала, когда из-за изгороди донеслись голоса, разбудившие меня. «Это они!» Я не осмелилась подглядывать через камышовое плетение, но чувствовала, что они стоят совсем рядом, где-то тут, поблизости от меня.

— Послушай, — говорил он, — не будь дурочкой! Я же тебе уже много раз объяснял, как это все произошло. Зачем тебе будоражить все это снова? Зачем?

Она отвечала медленно, с упорным терпением:

Я напрасно простила тебя, я не могу забыть. Нет! Я не могу забыть и не могу не думать об этом! И поэтому я сержусь на тебя.

Но ведь с этим давным-давно покончено, да и случилось-то все это до нашей с тобой свадьбы!

Однако как, оказывается, прекрасно умел его спокойный и ровный голос горячо молить, зажигаться огнем!

А Джедла продолжала говорить все с той же неумолимостью и непреклонностью:

— Ну и что? Я считала себя твоей женой все эти годы. И когда мы были еще только помолвлены, пока оставались женихом и невестой в течение трех лет, я все это время верила тебе. Ты же мне сам обещал…

— Да, — подтвердил он, и голос его стал печальным и тихим.

— Я бы с тебя ничего не спрашивала, если бы ты сам не обещал мне!

Воцарилось молчание. Потом она снова начала — холодно, с раной в душе:

— Видишь ли, Али, с тех пор, как умер в родах мой ребенок, я не могу выбросить из головы неотвязную мысль о «другой», о той твоей женщине. Подумать только, что где — то живет ваш ребенок!..

Джедла, но ты же прекрасно знаешь, что я не любил эту женщину, что я всегда любил одну тебя! Ты же знаешь, как ты меня заставляла страдать и что я вообще хотел все порвать, но у меня не хватило сил! Тогда я нарочно решил запятнать себя, чтобы было проще освободиться от тебя.

— Запятнать себя! — Раздался ее нервный и тихий смешок. — Запятнать себя! Если бы ты хотел запятнать себя, точно, как ты говоришь, ты бы бросился тогда к первой встречной, только для того, чтобы переспать с ней. Но ведь оказывается, та женщина была красавицей, как ты сам в этом признался. И я знаю, что она была желанной тебе. Я прекрасно представляю себе, как ты ей овладел. Вот почему она до сих пор шлет тебе эти прелестные открытки. У вас есть о чем вспомнить… О! Я больше не могу! С меня хватит!

Прерывающийся от волнения голос разразился рыданиями, похожими на истерику ребенка. Потом воцарилось молчание. Прошло несколько напряженных минут, похожих на тревожное ожидание. Наконец мужской голос тихо, страстно и нежно прошептал:

— Джедла, Джедла!

Мне стало стыдно, что я подслушиваю, что я присутствую при всем этом. И я убежала потихоньку домой, так и не понимая, что меня беспокоит.