Жажда

– Нет! – проговорил он со слезами в голосе. – Не заставляйте меня ничего рассказывать, господин следователь! – Страдалец зажмурился. – Я не хочу вспоминать! Это была мара, точно она!

Кучер трясся всем телом, руки его судорожно сжимались и разжимались. В какой-то миг мне показалось, что на кровати распростерся не человек, а огромная хищная птица. Чтобы отогнать видение, я качнул головой и бросил взгляд в крошечное окошко, настолько грязное, что оно едва пропускало свет.

В углах теснились какие-то тени, потолок нависал так низко, что, встав на цыпочки, можно было коснуться его макушкой. С балок свисали связки лука, чеснока и различной сушеной зелени. Вдоль стены красовались гирлянды вяленой рыбы, нанизанные на тонкую бечеву. Как люди умудряются спать в подобных местах? Ничего удивительного, что им снятся кошмары. Особенно с перепоя.

Кучер принялся что-то бормотать. Прислушавшись, я понял, что он читает «Отче наш». Жидкая бороденка подрагивала, губы кривились, а рука лихорадочно осеняла распростертое тело крестным знамением.

Мериме взял свой саквояж.

Кучер сел на кровати. Взгляд у него был испуганный.

– Колоть, значит, будете? – спросил он с явной опаской.

Мериме молча подошел к табурету, поставил на него саквояж, раскрыл, достал пузырек со спиртом и клочок ваты.

Кучер нехотя закатал рукав, обнажил жилистое волосатое предплечье. Доктор привычным движением протер вену на локте, затем вернулся к саквояжу, извлек из него шприц, наполнил его какой-то жидкостью из склянки, вытащенной оттуда же. Кучер закусил губу и зажмурился, когда Мериме ввел в вену иглу.

– Все? – спросил он, едва доктор отошел от него. – Почти не почувствовал. Словно комар укусил.

Мериме убрал шприц и протянул кучеру вату.

– Приложи на пару минут, – велел он.

– Он сможет ехать? – спросил я с надеждой.

– Конечно, – ответил доктор, защелкнув саквояж. – Через несколько минут ему станет лучше, и он отправится за нашим багажом. А пока приляг-ка, любезный, – сказал врач кучеру. – Дай лекарству разойтись по организму.

Я посмотрел на нашего возницу с сомнением. Мне не верилось, что он сможет так скоро прийти в себя. Тем более если доктор ввел ему успокоительное.

Мериме не торопясь набил трубку и закурил. Воздух в комнатушке, и без того спертый, едва ли не мгновенно наполнился сизым дымом. Я невольно закашлялся.

– Идите наружу, – посоветовал Мериме. – Дальше я сам справлюсь.

Я не стал говорить, что он и до сих пор великолепно обходился без моей помощи.

Я вышел на улицу, присел на низенькую скамейку, показавшуюся мне чуть чище остальных, достал из кармана платок и вытер лицо.

По двору расхаживали куры и индюшки, мелкие и невзрачные. Они принадлежали, очевидно, станционному смотрителю. Из конюшни доносилось ржание. Несколько черных мух пролетели мимо меня и опустились на лужу помоев, темневшую возле крыльца.

Пара мужиков с явными признаками похмелья бродила перед зданием станции. Еще двое осматривали кареты.

Сосед нашего кучера, попавшийся мне в коридоре, тоже был здесь. Он стоял возле повозки, держал в руках хомут и, кажется, пытался вспомнить, для чего тот предназначен.

Я взглянул на небо. Оно, как обычно, было чистым – ни облачка, ни тучки, ни малейшей надежды на дождь. Проклятая засуха! Я ослабил галстук, еще раз вытер испарину.

Прежде чем убрать платок в карман, я расправил его на колене и аккуратно сложил. В углу красовалась моя монограмма, вышитая темно-синей нитью. У меня таких было с собой полдюжины – подарок сестры, страдавшей сильным нервным расстройством и пребывавшей в лечебнице. Дуня сама украсила платки вензелями. Доктор утверждал, что это свидетельствует об улучшении ее состояния. Дай-то Бог. Впрочем, мне и самому казалось, что в последнее время взгляд сестры стал куда более осмысленным, а в речи даже наметилась некоторая связность.

Говорят, дарить платки – к слезам. Наверное, Дуня никогда про это не слыхала.

Скрипнули ступени, и с крыльца спустился Мериме, с удовольствием попыхивающий трубкой.

– Кучер отправился за багажом, – сообщил он. – Скоро поедем.

– Как? Он уже позабыл о своих страхах?

– Нет, просто взял себя в руки.

– Мне казалось, что он на грани истерики.

– Он ее успешно перешагнул, – сказал Мериме и усмехнулся. – Теперь наш возница в полном порядке. Грубой натуре не требуется много времени, чтобы прийти в себя. Подобные субъекты в психическом отношении куда устойчивее нас с вами.

– Меня удивляет, что он так быстро отошел от морфия, – сказал я. – Я думал, что успокоительные лекарства клонят в сон.

Мериме взглянул на меня с лукавой улыбкой и спросил:

– Какого морфия?

– Того, что вы ему вкололи.

Доктор рассмеялся и проговорил:

– Мой дорогой Петр Дмитриевич, морфий я трачу только для того, чтобы облегчать боль. Понимаете? Чисто физическую, которая бывает подчас нестерпимой. Неужели я стал бы тратить его на пьянчужку, которому приснился кошмар?

– Что же вы ему дали?

Мериме махнул рукой и ответил:

– Ничего особенного. Питательный раствор.

– И это подействовало? – Я был поражен. – Так быстро?