Жажда боли

Джошуа смотрит на жену, которая сидит на краю кровати. Несколько секунд она вглядывается мальчику в лицо, потом целует его в лоб.

— Он у нас смелый, — говорит она. — Вот увидите, какой он смелый.

Когда Джошуа и Элизабет выходят, двое мужчин раздеваются, Амос — до последней рубашки, Гаммер — до изысканного, хоть и полинялого, жилета в сине-зеленых тонах. Стоя по обе стороны кровати, они спешно устраивают консультацию. Несколько раз кузнец просит мальчика лежать спокойно. И Гаммер замечает, что именно так тот и делает — лежит на удивление спокойно.

Своими грубыми пальцами Гаммер ощупывает место перелома. Ему приходилось вправлять кости, наверное, раз двадцать за свою жизнь. Но никогда он не встречал такого перелома. Чем дольше откладывать, тем меньше надежды спасти ногу. Быть может, уже и сейчас слишком поздно.

— Дурное это дело, по деревьям лазить, а, Джем?

— Конечно, — подхватывает Гаммер. — Но главная-то дурь не в том, чтоб лазить, а в том, чтоб падать.

— Ну, коли не полезешь, так и не… Черт, мне было бы легче, если бы он хоть немного покричал. Странно это, лежит себе и все.

— Так он никогда ничего не говорит?

— Никогда.

— Но, кажется, понимает. Джеймс Дайер, понимаешь ли ты, что сломал ногу?

Джеймс смотрит вниз, на ногу, затем на Гаммера. Кивает. Гаммер не спускает с него глаз, потом переводит взгляд на кузнеца.

— Пора начинать, — говорит тот.

— Еще минуту, сударь. — Гаммер поднимает руку. — Это становится занятным. Джеймс, ты что-нибудь чувствуешь? Может, жжет? — Он резко стучит по раздувшейся ноге. Мальчик сосредоточен, словно прислушивается к звуку камня, брошенного на дно колодца. Мотает головой.

Мужчины переглядываются. Гаммер вскакивает с постели, торопливо оглядывает комнату и со стола, что стоит у окна, берет свечку и трутницу. Зажигает свечку и подносит к кровати.

— Закрой глаза, парень, и дай мне свою руку.

Что-то слишком свойское прозвучало в его голосе, и мальчик впервые насторожился. Помедлив немного, он все-таки закрывает глаза. Чувствует, как Гаммер берет его за руку и крепко держит. А потом такое ощущение, словно кто-то проводит перышком по кончикам пальцев. Кажется, запахло горелым мясом.

— Будет вам, Гамли, — просит кузнец.

Когда Джеймс открывает глаза, он видит красную, пахнущую дымом полосу, вздувшуюся у него на кончиках пальцев. Гаммер задувает свечку.

— Наводит на размышления, мистер Гейт, не правда ли?

Амос скребет пальцами щетину на шее:

— Думаете, от удара у него чувства отшибло?

— Самое удивительное во всем этом не столько то, что он не испытывает боли, сколько то, что он и не предполагал, что ее можно испытывать. Что вы на это скажете, сударь?

— Невероятно.

— Не так уж невероятно, хвала Господу, не так уж невероятно… То, что действительно невероятно, ничего не стоит, а я не сомневаюсь, что на парня спрос будет больше, чем на женщину-крольчиху из Годалминга, ежели, конечно, повести это дело правильно. Ежели за него возьмется человек понимающий…

— Возьмется за что?

— Дорогой мой мистер Гейт, послушайте. Вы, как я вижу, весьма озадачены. Но разве вы не понимаете? Коли моя догадка верна, то перед нами явление чрезвычайной редкости. Ведь так, парень? Чудо природы. Подлинная rara avis.[13] Некий… — и далее, понизив голос, — товар. — Он смеется, странным резким движением откинув назад голову. — Да, сегодняшний день был полон сюрпризов. Жизнь, мистер Гейт. Как она бывает щедра, верно?

Лицо кузнеца приняло серьезное выражение; именно с таким лицом он выправляет подковы.

— Вот что я должен сказать вам, сударь. Сын Джоша Дайера не продается и никогда продаваться не будет. А нам с вами надобно вправить кость. Так что возьмемся за дело. Вы будете держать мальчика.

Стоя в изножье постели, Амос берется за ступню Джеймса. Гаммер пожимает плечами, стаскивает парик, обнажая неровно остриженные волосы.

— Как пожелаете, мистер Гейт. Только не думаю, что есть необходимость его держать.

Он обхватывает мальчика.

— Тащите! Ха!

Две недели лежит Джеймс на низенькой кровати на колесиках, наблюдая, как свет убывает и прибывает на побеленных стенах. Любопытные пчелы, мухи и бабочки залетают в открытое окно. Его нога зажата между двумя досками, оставшимися после постройки коровника. Кое-где ее изгадили цыплята, которые, как известно, гадят везде. Джеймс сдирает засохший черно-белый помет и, выбирая цель, кидает его в противоположную стену. Жар держится пять дней, потом проходит. Падение — эта та ось, вокруг которой он вращается в своей памяти, снах, полудремотных фантазиях. Дважды вечером, когда его оставляют одного с горящей свечой, он повторяет эксперимент Марли Гаммера. Один раз в присутствии Лизы. Она с ужасом отталкивает его руку. Так Джеймс получает еще одно доказательство.