Жажда человечности

Дойдя до середины площадки, я долго стоял, весь дрожа. Я сжал зубы так крепко, что у меня свело челюсти, и я чуть было не повернул и не пошел обратно к воротам. Но, когда я вспомнил, как дедушка дарил мне свой костюм и свои замечательные часы, я понял, что обратного пути теперь нет. Я пересек площадку, обошел здание сзади и по дорожке, посыпанной гравием, подошел к запасному выходу. Двойные железные двери, от которых шел бетонированный скат, были открыты. Со сцены слышались голоса, и я видел, как там бегали ребята, но не мог их как следует разглядеть. Занавес был опущен и сцена ярко освещена, но перед глазами у меня как-то все расплывалось. Незаметно я пробрался в темный угол между занавесом и грудой декораций из холстины, так что меня никто не заметил.

Мисс Хармен выглядела сегодня совсем по-иному, как-то моложе. На ней было длинное белое платье и нечто вроде темной накидки или жакета, а на плече приколоты цветы. Мисс Хармен была маленькой полной женщиной, но сегодня она стала словно выше ростом и худее, ее можно было даже принять за одну из учениц. Она что-то сделала со своими волосами, видно, изменила прическу, потому что седые пряди куда-то исчезли. И очки, из-под которых нос ее всегда торчал, словно пуговица, она тоже сняла.

Учительница прохаживалась по сцене, где все еще резвились ребята. Видимо, она проверяла, все ли пришли, и время от времени с некоторыми переговаривалась. Она подошла ко мне почти вплотную и только тогда меня заметила.

— Это ты, Нил?

— Да, мэм, — ответил я. Мне пришлось выйти из своего убежища. Она несколько раз моргнула, делая над собой усилие, и мне казалось, что она вот-вот рассмеется. Но она не засмеялась. Она словно чего-то даже испугалась. Рот ее слегка приоткрылся, а глаза, маленькие, голубовато-серые, увлажнились, как глаза отца в то утро, когда я впервые у дедушки в доме примерил костюм. Затем она опустила глаза, и я понял, что она смотрит на мои ноги. Когда она подняла голову, лицо у нее было красное, а глаза блестели. Губы ее сжались и тонкую линию. В этот момент я проклинал себя за то, что согласился надеть костюм, проклинал и выпускной вечер, и все на свете.

Однако дело на этом не кончилось. Я заметил, как все вдруг притихли и уставились на меня — даже старый мистер Эсбау, директор.

И вдруг Физел Ньюбар — отец его был владельцем знаменитой компании «Кофе Ньюбар», а сам он был из тех парней, которые воображают, что они умнее всех, — опросил:

— Ты зачем так вырядился, Нил? Для маскарада, что ли?

Раздался смех, и Физел продолжал:

— Ты кого, собственно, изображаешь, старика Эйба Линкольна? А где тогда твой цилиндр?

На этот раз никто не засмеялся, и чей-то голос сказал:

— Брось, Физ.

И тут впервые за все время в глазах у меня прояснилось — я увидел мисс Хармен, мистера Эсбау, девочек, мальчиков и Физела, с которым я одной рукой мог бы справиться. Все они улыбались. Даже старый Эсбау, про которого говорили, что он всю свою жизнь ни разу не засмеялся, весело улыбался всем своим длинным лошадиным лицом. Мисс Хармен тоже улыбалась и кусала нижнюю губу так, словно стеснялась своей улыбки и пыталась ее спрятать. Я видел, как она переглянулась с мистером Эсбау. Директор слегка на клонил голову, а мисс Хармен едва заметно кивнула в ответ и сжала губы.

Я понял, что сейчас она спросит меня, не хочу ли я получить свой диплом попозже или еще что-нибудь в этом роде.

Но, прежде чем она успела что-нибудь оказать, Раймонд Данбар, любимец всего класса и самый лучший подающий в бейсболе, который всегда начинал подачу в игре на первенство с командой старших классов, подошел ко мне, положил мне руку на плечо и сказал:

— Ну как дела, Нил? — или что-то в этом роде.

Я не помню, что я ему ответил, но помню только, что он спросил, какие у меня планы на сегодня, и, когда я ответил, что никаких, он сказал:

— Ну а может, ты зайдешь ко мне, когда все кончится? Мы собираемся целой компанией на пляж — поплаваем и костер разложим.

Я сказал, что у меня нет купальных трусов, а он на это ответил, что у него есть лишние и он может мне одолжить — мы с ним почти одного роста. А потом, перед тем как подняли занавес, ко мне подходили и другие ребята, с которыми мне никогда раньше не приходилось разговаривать. Каждый из них что-нибудь говорил мне, или хлопал меня по спине, или толкал в бок, а другие мальчики приветственно махали мне рукой и ухмылялись. Все это делалось по-дружески, и я почувствовал себя лучше. Девочки тоже смотрели на меня. Но когда я ловил их взгляды, они отворачивались, и я заметил, как Анна Хендриксон улыбнулась. Она не смеялась надо мной, вовсе нет, просто приветливо улыбнулась.