Жажда, или за кого выйти замуж

Первая серьёзная вина. Чужим — время, здоровье, заботу, внимание, мать всегда была совсем одна.

Эгоисткой, чёрствой барыней называла себя Катерина, но облегчения от слов не приходило — стороной прошла мать. Не поможешь теперь матери. Ничего не знала о своей матери Катерина — только те несколько слов о вине, что мать обронила!

Пожаловалась Юрию, что виновата перед матерью.

— Как жить с этой виной?!

— Возьми себя в руки! — сказал ей Юрий. — Мёртвое мёртвым, живое живым. Надо жить. Можешь помочь, помоги. Не можешь помочь, постарайся не мучиться. Спи, завтра на работу. Главное — работа. Тебя ждут больные. А ты не сможешь и им помочь, если не выспишься, если у тебя будет плохая голова.

Её ждали больные.

Ника уже ходила. Худенькая, хрупкая, после операции она стала еще хрупче. На узком личике под узкими чёрными бровями застыли в тревоге глаза. Казалось, никогда не бывает другого выражения, кроме тревоги.

— Ника, я тебе принесла Цвейга. Ты читала его? Принести принесла, а теперь засомневалась, он — писатель грустный, может, и не нужно тебе читать его?

Голос у Ники тихий, словно она боится собой обеспокоить окружающих. Говорит она редко. И, если говорит, всё — грустное:

— Что ж, какая жизнь, таков и писатель!

— Нельзя так, Ника, в жизни больше доброго и хорошего. И людей больше хороших, чем дурных. У тебя не всё же плохо. Брат любимый, мама.

— Мамы скоро не будет.

Ника не потупляет глаз, и нет скорби в её голосе, как всегда, он тих и спокоен.

У неё уже нет мамы и никогда не будет.

Идут по коридору больные, здороваются, а Катерина отвечает им машинально — они с Никой укутаны бедой, из которой нет спасения, нельзя вернуть человека, который ушёл или вот-вот уйдёт навсегда.

— Ника, подожди раньше времени говорить такое, в жизни бывают чудеса.

И снова тихий спокойный голос:

— Чудес не бывает. Жизнь не сказка. Я хотела учиться, а нужно было идти работать. Я хочу ребёнка, а ребёнка у меня никогда не будет. Я всё знаю заранее. Вам жалко меня, но даже вы ничем не можете больше помочь мне. Давайте Цвейга. Это даже хорошо, что он — грустный. Честный, наверное. Не читала я его.

Целый день звучит в ней Никин голосок.

Родная душа — Ника. И не подойдёшь к ней теперь лишний раз — излишняя жалость может открыть Нике истину. Главное — сдержанность, главное — преодолеть свою слабость, свою боль: Ника — в одиночку, и Катерина — в одиночку.

…Уже два месяца у неё не было матери. Острота боли прошла, но непривычность этого состояния — жить без матери — осталась.

Её дом — вне времени года, вне времени дня — ярко освещённый. Она любит самые яркие лампы, торшеры, золотистые и оранжевые абажуры. Но со смертью матери яркий свет стал казаться ей кощунством, и она теперь накидывала на торшеры и лампы тёмные косынки.

Два месяца Юрий бесконечно повторял ей: «Возьми себя в руки», а она, смятённая, виноватая, опухшая от бессонных ночей, едва двигалась, плохо соображала. Как жить дальше?!

Замкнувшись на личной жизни, больных и Борьке, она начисто исключила из своей внутренней жизни родителей. А ведь она обязана была отвечать и за них! Но ведь и они должны были отвечать за неё, пока она была ребёнком! Она же, непонятно, как это получилось, росла вне их! Родители работали, мало бывали дома, пока мать не привезла из Ленинграда больную бабушку. Что должен один человек другому? Какая тайна погибла вместе с матерью? Как получилось, что мир матери был закрыт от неё, а её мир — от матери? Почему люди, родные по крови, часто чужие? Или они не чужие, а просто — по досадной случайности, из-за её эгоизма — не сумевшие встретиться?

Под их с Юрием домом — старое кладбище. Рассыпавшийся прах сотен отживших людей. Катерине кажется: мать не на Ваганьковском кладбище покоится, а прямо под ней, под её домом. Мать отжила, отошла в жизнь вечную, из которой явился к ней Юрий. Ночами Катерина глядит на своего единственного друга — белый фонарь за окном и пытается понять: зачем живёт человек?

4

Пришло лето. Жаркое, изнурительное, какое бывает только в большом каменном городе, с беспрерывным потоком транспорта, плавящимся асфальтом, жаром, идущим от раскаленных домов. Юрий взял путёвки в дом отдыха.

— Перерыв на месяц, иначе не одолею! — сказал он, протягивая ей путёвки.

Уже в самолёте началось выздоровление. Она уткнулась в окошко. Золотисто-белые, серо-белые облака, взбитая пена… плюхнуться туда, как в перину и потонуть в покое.

— Дорогие товарищи, вы совершаете полёт на высоте восьми тысяч метров, температура воздуха за бортом — минус пятьдесят градусов. Сейчас вы пролетаете над знаменитым нашим городом — Волгоградом.

— Юрий, почему, чем ближе к солнцу, тем холоднее? Казалось бы, должно быть наоборот: чем ближе к солнцу, тем жарче.

— Город-герой в суровые дни испытаний нечеловеческими усилиями сумел… — звучал тоненький приятный голос стюардессы, Катерине хотелось от него плакать.