Жажда любви

Возчик свалился с телеги, но тотчас же поднялся, почесал себе голову, поправил упряжь своей терпеливой, запутавшейся в вожжах лошади, издал несколько непонятных восклицаний и с удивлением взглянул на Шарля.

— Ну, поезжайте, поезжайте же дальше! — пробормотал Шарль. Он ушиб себе кисть руки и испытывал сильную боль. Лицо его было совершенно серое, когда он повернулся к Саре, продолжая жестами указывать возчику, чтобы он двинул свою телегу в сторону с дороги. Когда наконец путь был свободен, Шарль откинулся на спинку своего экипажа. Боль несколько уменьшилась, и сердце начало опять биться нормально. А чутье влюбленного указывало ему, что теперь шансы были на его стороне.

Сара была напутана, ее пальцы дрожали, когда она перевязывала ему пораненную кисть.

— Вы чувствуете себя лучше? — спросила она, слегка задыхаясь.

— Совсем хорошо! — Шарль улыбнулся ей с видимым усилием и проговорил: — Не беспокойтесь, Сюзетта. По вашему собственному признанию, я не стою этого.

Сара сразу почувствовала себя виноватой; она дурно обошлась с ним, и сознание своей вины заставило ее казаться нежнее, чем это было на самом деле.

Шарль смотрел на нее. Может быть, она потеряла интерес к нему, но его интерес к ней увеличился во сто раз; он, наконец, был влюблен настоящим образом. Он обладал самоуверенностью, свойственной таким тщеславным мужчинам, всю свою жизнь имевшим успех у женщин, полагая, что любовь женщины, если она существовала когда-нибудь, никогда не умирает вполне и ее можно всегда оживить. Он верил, что Сара была искренна, когда говорила ему, что не любит его, но только в то время, когда говорила это. Он ни за что не хотел принять ее слова как выражение незыблемого факта. Он позволил ей заботиться о нем теперь. Это делают все женщины из чисто материнского чувства, когда мужчина бывает ранен. После ее уговоров он даже согласился, чтобы она пошла к домику, который виднелся за поворотом, и протелефонировала оттуда о присылке им экипажа, так чтобы их поездка не была прервана и автомобиль Шарля мог бы быть взят на буксир.

Когда Сара прошла поворот дороги, то ей показалось, что к ней вернулась свобода. Маленький красный домик, точно зрелый плод, окрашенный солнечным сиянием, дремал в полдневный зной среди зелени на расстоянии одной мили. Дорога была совершенно пустынная, окаймленная по бокам пыльной травой, среди которой краснели маки. Все кругом было подернуто какой-то голубоватой дымкой, как это бывает в жаркие летние дни.

— О, насколько это лучше всякой горячей страсти! Как хорошо чувствовать, что живешь среди этого мира! — сказала себе Сара, глубоко вздохнув.

Казалось, что все эти простые вещи, делающие жизнь привлекательной, только одни имеют цену. Любовь, страсть потеряли в ее глазах значение, как лишенные радостной веселости и свежести и совершенно лишенные свободы.

Отчего она не может всегда чувствовать это? Отчего жизнь порой становится столь невыносимо скучной, неинтересной и тяжелой? Отчего любовь так тяготеет над нею? Ведь есть же другие интересы в жизни, ведь жизнь так широка, особенно если рассматривать ее в такой день, как этот, когда солнце так ярко блестит на цветах, точно на драгоценностях, и все кругом залито голубым радужным сиянием.

И она подумала в эту минуту, как, должно быть, хорошо быть совершенно бедным, совершенно простым, вынужденным работать, чтобы жить, быть довольным своей дневной работой и приходить домой усталым, чтобы отдохнуть, с сознанием, что труд кончен и что он был исполнен хорошо.

Ее собственная жизнь показалась ей такой бессодержательной, наполненной лишь изучением своих душевных движений, угнетающего самоанализа и слишком большого количества знаний. Не такова была участь современной женщины.

Сара пришла к маленькому домику, перед которым находился хорошенький садик, наполненный цветами, очаровательный, несмотря на слишком большую пестроту и яркость цветочных клумб и узкие, бесполезные дорожки, обложенные продолговатыми желтыми кирпичиками.

— О да, тут есть телефон; мадам, конечно, можно позвонить! — сказала хозяйка дома, смотревшая на Сару с явным любопытством и восхищением, без всякой примеси зависти. Она стояла у дверей, не спуская глаз с Сары, и слушала ее разговор по телефону. Сара была такой прелестной в ее глазах, в своем легком белом платье, белых башмачках с большими блестящими пряжками, в белых чулках, таких тонких, что сквозь них просвечивали на ногах синие жилки.

Запах фиалок и сандалового дерева наполнял комнатку, где находился телефон. Сара, кончив говорить, очень медленно пошла назад. Странная мысль пришла ей в голову, что ее возвращение означает возвращение в тюрьму. Здесь, на большой дороге, где единственными звуками были шорох травы и треск кузнечиков, она была свободна, но, вернувшись к Шарлю, ее свободе был конец. А между тем именно в эти последние часы она постигла всю прелесть свободы и ее понимание любви изменилось, вследствие чего и чувство Шарля стало казаться ей таким жалким, а ее собственный ответ на это еще более неудовлетворительным, чем это было на самом деле.