Жажда любви

Она знала, что она прекрасна, как это знают обыкновенно все красивые женщины, но она уже привыкла к такому сознанию и относилась спокойно к этому факту.

Она слишком долго жила в свете, где красота женщины была необходимостью и где совершенно открыто и с интересом обсуждали ее, поэтому и не чувствовала никакого самодовольства. В ее жизни красота была центральной вещью, и она знала это.

Ее мать была красавицей и даже теперь еще была красивее ее. Это был другой факт, который способствовал развитию у нее скромности. Но она радовалась тому, что была красива, и в двадцать пять лет оставалась настолько ребенком, что ее огорчало малейшее пятнышко на лице. Однако в обычном смысле она не была тщеславна; она ничем бы не пожертвовала ради своей наружности, не подвергала себя никогда никакой бессмысленной диете и не расстраивала себя никакими тревожными мыслями.

И вот, внезапно, сидя здесь в одиночестве в этой огромной комнате, она почувствовала страстное желание, чтобы кто-нибудь вошел и властно заключил ее в свои объятия, сказав: «Дорогая, как ты прелестна!» Она насмешливо усмехнулась при этой мысли и старалась позабавиться над своей сентиментальностью, считать это театральным позированием, но в глубине своего сердца она знала, что это желание было реальным.

Как ужасно, что для счастья нужны такие мелочи! Нужно, чтобы кто-нибудь вошел и сказал: «Как ты красива!», чтобы можно было вместе смеяться, с кем-нибудь спорить, на кого-нибудь смотреть и кому-нибудь принадлежать, — хотя это уже нельзя причислить к категории мелочей. И вдруг она вспомнила, как Коти пришел однажды, топая ногами от холода, с посиневшим, темным лицом, но с блестящими глазами, и крикнул ей со своей обычной манерой:

— Как чудесно, что есть кто-то, к кому можно вернуться! Для этого стоит жениться...

И он сказал ей в этот вечер, прежде чем идти на «блестящее сборище бездельников», как он назвал холостые обеды, что очень много мужчин только и женятся для того, чтобы было к кому прийти.

— Так скверно приходить вечером и не находить никого! — рассуждал он. — Одиночество — своего рода ад, и если дорога, ведущая в ад, вымощена добрыми намерениями, то параллельно с нею идет дорога к одиночеству.

О, если б она могла опять услышать этот добрый хриплый голос! Но она больше не услышит его никогда! Он умолк навсегда, члены его стали неподвижны, и его быстрые блестящие глаза потускнели. Только за тяжелыми ресницами, быть может, еще что-нибудь жило и двигалось.

Лукан сказал: «Нет!», но Коти был таким полным жизни всегда, таким жизнерадостным, что Сара не могла поверить, что мозг, так любивший жизнь, перестал ее ощущать.

В комнату вошел слуга, чтобы убрать чайный поднос. Сара повернулась и быстро вышла.

Ее горничная англичанка, служившая у ее матери за повара, дворецкого, портного и главного советника в маленьком мрачном домике на Керцон-стрит, последовала за нею в Париж. Леди Диана, несмотря на то, что она ценила эту женщину и ее бесспорную преданность, отпустила ее, пожимая плечами и говоря: «Ну, что ж, если Гак предпочитает Сару, то пусть она уходит к ней. Можно долго держать у себя лучшего слугу, но никогда нельзя знать, когда он вас покинет».

Сара надлежащим образом поблагодарила свою мать и заключила на момент костлявую фигуру Гак в свои объятия.

У этой женщины были две характерные особенности, которыми она хвасталась: во-первых, она отказывалась учиться говорить по-французски, а во-вторых, она особенно забавно сокращала некоторые слова. Но слушатель, который освоился с этими особенностями ее произношения, находил ее разговор подчас весьма остроумным и интересным.

Гак была очень высока, очень худа, рот у нее был большой, но зубы прекрасные.

— Вы опоздаете, миледи, — сказала Гак, поклонившись Саре. — Вам придется сократить чтение его сиятельству.

— Никогда, — прошептала рассеянно Сара, отдаваясь в искусные руки своей горничной.

Сара произнесла это по-французски, и Гак, услышав иностранный язык, проговорила агрессивным тоном:

— Извините, миледи...

— Как мне хотелось, чтоб ему стало лучше! Но Лукан говорит, что новое лечение не принесло пользы, — сказала Сара как бы ей в ответ.

— Я могла предсказать ему это, — заметила Гак презрительно. — Так будет и с другими способами, миледи. Я нахожу, что это стыдно — пробовать эти новые способы на бедном господине.

— Никаких других проб не будет сделано на нем, — тихо ответила Сара.

— Было у вас интересное общество сегодня, миледи?

— Кажется... Благодарю вас, Гак. Только все эти собрания становятся как-то очень похожи друг на друга.