Жажда любви

Они померились взглядами, как враги: она — неподвижно застыв на своем месте, он — полулежа на мягких подушках, она — с чувством горечи и унижения, он — с хладнокровной решительностью дикаря, который не желает выпускать из рук добычи.

Как только она направилась к выходу, он вскочил на ноги и с легкостью, которую трудно был ожидать от такого отяжелевшего человека, преградил ей дорогу.

— Вы пришли ко мне, потому что вам этого захотелось, — хрипло сказал он, — теперь останетесь, потому что этого хочется мне.

Сара посмотрела на него и не узнала его; его глаза дико блуждали, он нелепо размахивал руками, а на губах была все та же отвратительная, злая усмешка.

Сарой снова овладело бешенство, от которого она чуть не задохнулась.

— Что вы за человек, во что вы превратились? — крикнула она ему в лицо. — Вы позволяете себе так обращаться со мной, вы...

Жюльен изумлено взглянул на нее, высоко подняв свои темные брови, которые казались еще темнее по сравнению с его белокурыми волосами, и пожал плечами с видом человека, который ничего не понимает.

— Разве я обращаюсь с вами не так, как вы бы этого хотели? Неужели? — сказал он небрежно. — Вы сами разыскали меня, — я не искал ничего, кроме свободы, — вы явились! Так почему же мне не... как вы думаете... почему бы мне не...

Он грубо схватил ее за руку.

— Зачем вы дурачите меня, Сюзетт, зачем мы понапрасну тратили время на сантименты? Очевидно, я вам нравлюсь, иначе вы бы не пришли, а когда я думаю о прошлом, то говорю себе, что вы дивно умели играть в любовь и со мной и с Кэртоном. Кэртон сошел с дороги. Если вам не приелись старые мотивы, то свобода здешних нравов будет нам благоприятствовать в этом отношении. Что вы об этом думаете?

Он снова засмеялся.

— Да, черт возьми, вы, вероятно, заметили Лулу? Не беспокойтесь, я вышвырну ее в одну минуту, если только...

Саре удалось, наконец, вырвать свою руку, и она с ужасом смотрела на Жюльена.

Что он — пьян, или сошел с ума, или просто испорчен до мозга костей? Может быть, он всегда был таким и умышленно вводил ее в заблуждение раньше?

Он бросился перед ней на колени и обхватил руками ее талию. Его хриплый, заикающийся голос казался пародией прежнего.

— Красавица моя, красавица, что бы там ни было... я опять с вами... не надо этой холодности, этого официального тона... вы ревнуете... я тоже ревновал к Кэртону... ревность до добра не доводит.

Она опять вырвалась из его объятий и толкнула его так сильно, что он на мгновение потерял равновесие; при его новой попытке приблизиться она стремительно отскочила в сторону; глаза ее наполнились слезами, она чувствовала по отношению к нему только ненависть и презрение.

— Не смейте прикасаться ко мне, — прошептала она одними губами, но так отчетливо, что каждый звук ее голоса долетал до Жюльена, оставляя в нем неизгладимое впечатление.

— Ради вас я столько выстрадала! Ради вас я сидела в тюрьме, и только моя любовь к вам спасла меня от смерти. Ради вас, ради такого низкого человека — вот в чем ужас и унижение! Я жалею теперь, что Шарль Кэртон не был моим любовником; этот, по крайней мере, любил меня по-настоящему, а не так подло и низменно, как вы. Я готова полюбить кого угодно, только бы заглушить в себе мою любовь к вам. Я пришла к вам, чтобы снова скрепить узы любви, расторгнутые, как я думала, только временем. Я верила, что время бессильно убить любовь, ее убивает только подлость. Любовь выше всех испытаний, кроме этого последнего ужасного испытания — обнаружения душевной низости в любимом человеке. Я ухожу! И молю Бога, чтобы мы никогда больше не встретились, чтобы я никогда не слышала вашего имени, чтобы вы раз навсегда были изъяты из моей жизни и из моего сердца!

Она исчезла за тяжелой портьерой, и звуки ее шагов замерли в отдалении.

ГЛАВА XXVI

Живя, чувствуешь, что одновременно и живешь и умираешь.

Стендаль

Существует такой предел страданий, когда человек как бы раздваивается: отчаяние, которое разрывает на части сердце, не проявляется никаким внешним образом.

Франсуа не заметил перемены ни в выражении лица, ни в звуках голоса Сары.

Гак, которая, вопреки приказанию, все-таки дождалась возвращения своей госпожи, констатировала только утомление последней, что ее нисколько не удивило; Сара казалась спокойной, и только, очевидно, была не в настроении рассказывать о результатах своего визита.

Но как только Гак вышла из комнаты, она заперла дверь на ключ, подошла к окошку и подняла жалюзи.

Конец!

Конец всему!

Она стиснула рукой край подоконника, даже не замечая, что ей больно; физические страдания не имели над ней власти.

То, что она пережила, имело для нее слишком большое значение, — от этого зависела вся ее дальнейшая судьба.

Какой ужасный кошмар, как все нелепо и жестоко, это — вторая роковая ошибка в ее жизни!

Верить тому, кому не следует верить, давать там, где твои дары не ценятся! Какое безумие!

Неужели возможны подобные вещи? Неужели мужчины грубо набрасываются на женщин и оскорбляют их не только в романах, но и в действительной жизни?