Жажда мести

– Я не могу понять, чего вы от меня хотите, – проговорил с досадой Свинцов. – У меня чистые руки, как у младенца.

– Я хочу вас убить, если вы не будете благоразумны, – проговорила она дрожащим, убийственно страшным голосом, и он внимательно поглядел на нее. «Рука у нее не дрогнет», – пришло ему в голову.

– Я все сказал. Я ничего не хочу, я старый человек. Я вам в отцы гожусь.

– Я внимательно изучила ваше дело, мне дедушка приносил, – сказала она, пытаясь доконать его. – И увидела, что вы убийца, подлец. «Биография пишется, а дело делается», – сурово проговорила она афоризм Волгина.

– Кто вам мог дать мое дело? Исключено. Мой отдел особый. Туда имеет доступ не каждый член Политбюро ЦК. Только Генсек.

– Андропов, Юрий Владимирович, отдал личное приказание людям, а уж распоряжения его, вы знаете, выполнялись неукоснительно.

Он не ответил, лишь опустил глаза, глубоко вздохнул.

– Мне нужно ваше признание, и вы его дадите. Если через десять минут я его не получу, я вам прострелю одну ногу, потом – другую, и будешь, тварь, ползать в собственной крови, пока не подохнешь.

– Но я не виноват! – вскликнул он неожиданно в слезах. – Не виноват!

– Бери ручку и пиши, что ты согласен и признаешь себя виновным, что из ревности убил свою жену. Пиши, или я начинаю стрелять! Ишь, надел свой мундир! Считаю до девяти! Раз!

– Но почему до девяти! – воскликнул Свинцов, понимая наконец, что в него начнут сейчас стрелять. – Слушай! Что это такое? Позовите деда!

– Его нет дома! – был ответ. Она ушла в себя, только сверкали ее глаза. – Два! Я считаю!

Она прицелилась, и желание выстрелить овладело ею. Она желала его смерти! Полковник Свинцов чувствовал, что холодное спокойствие покидает его, и весь он начинает, словно в лихорадке, мелко-мелко дрожать. Эта женщина-инвалид с легкостью пристрелит. Он видел по ее лицу. И ей ничего не будет за это!

– Ну, хотите, я на колени встану перед вами, чтобы поклясться, что я невиновен, – сказал он, скользнув на пол с кресла, и встал на колени. – Клянусь всем, что у меня святого есть!

– Что может быть святого у человека, который собственную жену убил!

– Я клянусь! – воскликнул он. – Клянусь!

– Четыре! Пять! Шесть! Семь! – повторила методично она.

– Клянусь! Ну, понимаете! Нельзя так!

– Восемь!

Прежде чем ее губы выговорили «девять», раздался легкий щелчок и упругий всплеск дыма, одновременно вспыхнула боль в правой ноге. В первые секунды он даже не ощутил боли, словно кто-то приложил к ноге, к его толстой ляжке, утюг и обжег. И когда резкая боль пронзила все его тело, он понял, что в него выстрелили, что его сейчас вот тут, в центре Москвы, на квартире у маршала убьют. Он хотел броситься прочь и закричать!

– Стреляю! – сказала она чудовищно спокойно. – Я вас убью, Свинцов! У вас осталось немного времени. Скажите правду, и я вас отпущу. Залечите свою рану и будете жить. Но я вас отсюда не выпущу без признания!

– Что вам надо от меня? Да! Да! Убил. Что вам надо? Если хотите знать, она сама привела домой кобеля. Замужняя женщина. Я сохранил ей имя. Она везде значится, как погибшая от несчастного случая, а не от пули разъяренного мужа, который застал фактически ее с любовником в постели. Вы теперь поняли? Писать я вам ничего не буду. Вам нужно, я вам сказал. У меня нога болит, я кровью истекаю. Позовите врача. Я настаиваю!

– Теперь скажите, когда автомобиль наехал на Волгина, а потом ему проломили голову – это тоже ваших рук дело?

– Я его не убивал, мне это ни к чему. Я был за границей, как вы, наверно, знаете. И все. Помогите же. Умираю.

– Но руку вы приложили? – Она не сводила с него глаз, а он разорвал штанину брюк и пытался перевязать кровоточащую рану.

– Но что вам надо? Видите, что вы наделали? Зовите маршала! Пусть посмотрит, что сотворила его родная внучка!

– Я вам бог и судья, Свинцов, никого звать не буду, скажите мне правду, мне ваша жизнь не нужна. К тому же, можете представить себе, что вас убила инвалид женщина, которая просидела много лет в коляске – та же тюрьма. Так что не надо, говорите и топайте своей дорогой! Убить хотели при вашем содействии Волгина? Говорите. И уходите.

– Я в этой цепи был, если ты хочешь, чтобы я сказал неправду, – проговорил он, обвязывая ногу, – под угрозой!

Она, помня, что дверь охраняет верный черный дог Рот, не обратила внимание, что после выстрела, дог заскулил и ушел в коридор.

– Подпишись, – сказала она.

– Ничего подписывать не буду, мне угрожали, я сказал. – Он уже находился у самой двери, притупляя ее внимание стонами и взмахами рук. Он словно искал место, где не так будет болеть нога. Он медленно продвигался к двери.

– У меня признание вот! – торжествующе проговорила она, показывая диктофон. – Вам причитается по приговору суда – расстрел!