Жажда снящих

Двейт пожал плечами. Ничего ценного там, конечно, не сохранилось. Вино и ткани не в счёт, это вполне восполнимая потеря. Но у него было такое чудное подземелье. С толстыми стенами, духовыми проходами, со стоком для крови в каждой камере. Последние пятнадцать лет подземелье пустовало, так как Двейт предпочитал убивать своих врагов на поле боя, а не возиться с ними после битвы. Но тот, кто владел этим замком до него, похоже, был большим любителем подобных забав. Получив замок вместе с рыцарским титулом, восемнадцатилетний Двейт только раз заглянул в подвалы, окинул взглядом громоздившиеся там машины для убийства и, поморщившись, велел смотрителю немедля спалить всю эту дрянь. В тот день у него не было ни желания, ни времени рассматривать эти игрушки – в пятидесяти милях к югу его ждала невеста, леди Изольда…

– Там даже канализация была, – вполголоса проговорил он. – Никакой крови, никакого дерьма. Так удобно.

– Ты же ими всё равно не пользовался, – возразил Тонвен.

– Да, – ответил Двейт и вдруг улыбнулся. Тонвен бросил на него встревоженный взгляд и с деланой небрежностью проговорил:

– Полно, старик, ничего с твоими подвалами не станется. Они на славу сделаны. Их разве что засыпать может, но это вряд ли. Камни туда не долетали. А вот башня…

– Башня, – медленно произнёс Двейт, – интересует меня только в одном смысле. Я хочу знать, там ли они.

– Ты бы этого хотел?

Двейт вздрогнул, резко повернулся к Тонвену. Книга коротко хлопнула в дрогнувших руках. В его взгляде был страх, и этот взгляд был страшен.

– Хотел бы я этого? – прошептал он. – Хотел бы? Нет. Нет, Тонвен, нет. Нет.

Стул ведьминский – трон с высокой спинкой, снабжённой стальными шипами длиною в четверть фута и более, и местом для жаровни в подножии. Человек, на стул ведьминский сажаемый, шипами пронзён будет, а ноги его на железе раскалённом жестокие страдания от жара узнают.

Иурен Фландрский. Мизерианиус.

Башня рухнула в сумерках, уже после того, как село солнце. Она падала медленно, камни лениво отлетали в стороны, горящие балки проталкивали себе дорогу среди густого дождя обломков кирпича. Прошла почти минута, прежде чем острая каменная стрела уступила место кривому столбу чёрной пыли. А потом и пыль осела, и стало ясно, что битва кончена.

«Были ли они там, – думал Двейт. – Он и она, наверху, в самом мощном укреплении их подлости, в последнем оплоте их любви».

Было ли одно из тел, с воплем летящее в бездну, телом его младшего брата Данкана, который в семилетнем возрасте сломал ключицу и плакал до тех пор, пока не пришёл Двейт и не сказал: «Эй, все хорошо, я с тобой»; которого он учил фехтовать, стрелять и ездить верхом, и который учил его флиртовать с женщинами; который был его оруженосцем и в день страшной битвы вынес раненого Двейта из красно-чёрного ада; который спал с его женой, собрал войско наёмников и пошёл штурмом на замок, где они оба выросли? Была ли чёрная фигурка, рассыпающаяся прахом в оранжевом аду башни, дивным телом его возлюбленной жены Изольды, руки которой он впервые коснулся под тополем в саду замка её отца; которую он тревожно спросил, заглядывая в её смеющиеся голубые глаза, по доброй ли воле она хочет стать его женой; которую он страстно и изумлённо целовал, получив ответ; которая перевязывала его раны, гладила его волосы и изо всех сил старалась родить ему ребёнка; которая все эти годы лгала и смеялась ему в лицо и в спину, которая заправила за ухо золотистый локон и, не снимая ладони с плеча любовника, сказала: «Выйди вон!»

Были ли они там?

Хотел ли он, чтобы они были там?

Да, конечно. Ведь такую смерть – смерть в огне, в дыму, в копоти, когда с губ вместо «люблю тебя» срывается лишь сиплый кашель – можно пожелать только таким бездушным тварям, как эти двое.

Нет, конечно. Ведь подвалы почти наверняка в целости, ведь там такой чудесный сток для крови, ведь у Двейта есть эта прекрасная мудрая книга, которая очень подробно и увлекательно рассказывает о том, как надо поступать с врагами. Рассказывает ему – тому, кто этого никогда не знал.

Башня стала столбом чёрного пепла.

Хочешь ли ты, чтобы они были там, в этом пепле, Двейт Мак-Лендон, хотелось мне спросить у него. Ты этого хочешь?

Нет, конечно. Ведь тогда он не сможет познакомить их с дыбой, железной девой, также гарротой называемой, с быком, со стулом ведьминским… Как он может позволить им пропустить столь волнующее знакомство? Они были бы огорчены.

Да, конечно. Потому что ему не хотелось быть сводником в этой ужасной встрече. Потому что ему не хотелось убивать их, не хотелось причинять им боль, жуткую боль, адскую боль, боль, которая наконец заставила бы их слаженно, в один голос кричать: «Прости!»

«Выйди вон!»