Жажда справедливости

Он мгновенно вообразил их за столом в кабинете зампреда товарища Чарушина, сердитых и ожесточенных, настороженных и неторопливых, и холодок протек у него между лопатками. До более тесного знакомства с Тункелем и Вальцевым ему было проще писать истину.

«Настроение крестьян в волости раньше целиком и полностью склонялось в пользу советской платформы, однако после пришествия на должность председателя Егорова оно резко ухудшилось в обратном направлении. Егорова бесцеремонно навязали населению руководящие органы уезда, которые отнеслись с безразличием к тому, что он еще до свержения царизма и керенщины носил ехидную кличку „Саранча Егоров“».

На секунду Крюков запнулся, представив скептическую усмешку Тункеля. Неужели и на уровне уезда никого не позволят задеть? «Да черт с ними со всеми!» — про себя воскликнул Крюков. Правда есть правда, и никуда от нее не денешься, ее столько, сколько есть — ни на крупицу меньше. Упрямо нажимая на карандаш, он продолжил ориентировку: «Вот образец высказываний крестьян после отчетно-выборного собрания: „Каков митрополит, таковы и дьяконы“, „Если Егорова притянули — значит власть никудышная“. Жутко передавать оскорбительные вещи для нашей власти, почерпнутые из проверенного источника, но так я понимаю свою задачу: информировать комиссариат о настроениях искренне и с характерными деталями.

Антисоветский процесс у воздвиженцев зашел очень глубоко, как видите, потому что начали обобщать. Я вмешался в тот момент, когда крестьяне секретно готовились оцепить кордонами волисполком, изловить Егорова и его прихвостней, повязать и отвезти в город, чтоб сдать в трибунал. Заметьте, что уезд в их намерениях не фигурировал. На уезд они абсолютно потеряли надежду.

Чтобы не допустить до откровенного бунта с применением оружия, я приказал сегодня начальнику охраны Ворожейкину арестовать Егорова и до завершения разбирательства засадил, прежде для его же безопасности, в камеру предварительного заключения. Считаю меру мотивированной, ибо еле-еле удержал от пролития крови. Жалоба Фаддея Смирнова не являлась первой. Полгода назад приезжали уполномоченные, но ночевка в председательской избе сразу же клонила их на бок Егорова, и расспрашивать они потом никого не хотели. Недобрые шепотки достигают моих ушей об успехах дезертирских шаек, продирающихся к балаховцам. Сторожко наблюдаю, чтобы бандитская гидра не высунула в Воздвиженке голову».

Когда народ убедился, что Крюков ничем не похож на ревизоров, попадавших в Воздвиженку раньше, языки развязались. Теперь не боязно, теперь назад Саранче Егорову оборота нет. А то ведь каждое воскресенье вооруженный до зубов председатель под пение граммофона торжественно покидал двор на служебной бричке с впряженной в нее Веревочкой и преданным телохранителем Пучковым на облучке. Реквизиция пива в подчиненных деревнях, которое, впрочем, варилось подпольно, — любимое для них развлечение. Внешне Саранча Егоров действовал — не придерешься, а по сути — издевался и над законом, и над согражданами. Изъятое в реку не сливал, как на том настаивала инструкция, а созывал приятелей и родственников в помещение Совета, где бражничал допоздна. Злоупотреблявших дрожжами он штрафовал, однако деньги не оприходовал.

Особенно Саранчу Егорова упрекали в пристрастии к сладкому. По документам определялось, что в 1917 году после Октября крестьяне предложили на сельском собрании сахар и варенье поделить между ребятней. Крюков задним числом пришел в восторг от подобного широкого шага к коммунальной жизни. Но на практике получилось, что председатель из усадьбы земца Юрьева, переданной в коллективное пользование, сам позаимствовал обобществленный крыжовник, опорожнив вместительный фаянсовый чан до дна. Взял бы килограммов пять — никто бы не пикнул, у воды да не замочиться, — но ведь десять пудов махнул!

А на допросе Саранча Егоров признал лишь мелочевку. Двадцать фунтов, мол, пожертвовал учетчикам урожая, чтоб уменьшили налог, но те от мелочёвки отперлись. На повторной очной ставке взятку начисто отрицали и лишь согласились, что лакомились однажды — чаевничали в престольный праздник. Усадьбу эмигрировавшего в Финляндию земца Саранча Егоров объел со всех боков, как заяц капустную кочерыжку. Забрал двести штук яиц, девятнадцать кур, окорок и дефицитные продукты — дрожжи, масло и молоко, тоже предназначаемые для бесплатной раздачи ребятишкам.

Собственное хозяйство он превратил в натуральное и вел, как средневековый феодал. За разрешение заколоть свинью или теленка требовал треть туши. Никакими поборами не брезговал. Почти ежедневно гостил по избам, интересуясь:

— Что это у тебя в бутыли?

Соврать нельзя, измордует под прикрытием борьбы за честность или по какой иной зацепке.

— Керосин, — со вздохом признавался испытуемый.

— Керосин? Отливай керосин! Два литра! — радовался Саранча Егоров.

— А это что? — тыкал он в сверток на полке у соседей. — Полотно?

— Полотно.

— Отрезай полотно! Да нет: тащи всю штуку!

Пощупав в сенях мешок, догадывался:

— Никак сушеные фрукты?