Жажда справедливости

Перед коллегией же Крюков возбудил вопрос в определенном разрезе: недопустимо, чтобы экспроприация сводилась к чисто формальному мероприятию. Частные чайные в Стрельне прихлопнули, а государственные, согласно разумному постановлению, не открыли. Поступили исполкомовцы и впрямь по директиве, но, как показала инспекция, без правильной подготовки и плана. Явились, описали и убрались, выполнив, по сути, только один параграф директивы Петросовета — первый. Капиталистический сектор заглох. На второй же параграф наплевали с высокой колокольни. Авось от жажды никто не помрет.

Однако подобный негибкий принцип в корне своем порочен. Излишнее бремя падает на рядовых граждан, а не на коммерсантов, и у губернских органов неоправданно создается иллюзия кипучей деятельности в провинции. Вдобавок никаких сногсшибательных успехов в сражении с буржуазией Крюков в Стрельне не обнаружил. Крупная рыбка плавала спокойно, прикрываясь справками. О чем он и доложил Скокову. Тот немедленно соединился по телефону с инструктором губпрода Пирятинским и сгоряча пообещал прикатить на авто и, кого застанет в помещении, расстрелять за головотяпство со взломом. Модные выраженьица он обожал употреблять.

Тогда оскорбленный вроде бы в лучших чувствах Пирятинский наотрез запретил платить компенсацию эксплуататорам и кинулся в атаку против Крюкова, пытаясь изобразить его перед коллегией чуть ли не приверженцем самодержавного режима. С Крюковым сослуживцы были знакомы пока еще мало и начали коситься. Но он не растерялся и телефонограммой осадил Пирятинского, между тем регулярно пьющего чай в закрытой столовой. От имени комиссариата Крюков предложил в пожарном порядке возвратить деньги экспроприированным владельцам. По всей территории волости и сообразуясь с изданным ранее положением.

— Иначе отдам тебя, Пирятинский, под суд, как не обеспечившего финансовые обязательства республики. Ясно? — на другой день пообещал он уже при личном свидании.

Затем Крюков в целом подчеркнул нелепость содеянного, так как посуда поступила не в общепит, а на плохо охраняемые склады, где ее понемножку растаскивал неведомо кто.

Пирятинский, однако, не сдавался и прибегнул к очередному шахматному ходу, поручив юрисконсульту Терлецкому немедленно направить иск против Андреевой по обвинению в клевете и компрометации органа власти, а копию судебного решения препроводить в Наркомвнудел. Защищаясь, Крюков обратился с докладом в Петросовет, присовокупив особое мнение, в котором утверждалось, что тягомотина с предметами чаепития подлежит целиком компетенции губпрода и исполкома и что, если эти учреждения не в состоянии создать государственные чайные и справиться с чепуховой проблемой, то естественнее нынешних спецов раскассировать и набрать более сведущих и менее обидчивых, которые не захотят затевать глупую свару со старухами и выдирать у них копеечный инвентарь.

Губпрод — досадно, черт побери, что не удалось расшифровать закорючку на официальном документе, — запротестовал. Приклеить Крюкову ярлык скрытого контрреволюционера не очень удобно. В измену не поверят. Поэтому спецы, сговорившись, обвинили его в невежественном толковании марксова «Капитала». В разгоревшейся перепалке Пирятинский принялся жонглировать цитатами, как мартышка очками. Правда, комиссариату скоро надоела возня вокруг кофейника, и Скоков сам помчался в Стрельну уладить конфликт и крюковскую работу обревизовать.

Явившись в исполком, он предложил Слепцову в три дня организовать три общественные чайные на базе прежних. Беседовал, похлопывая ладонью по деревянному футляру маузера. Смущенные громким резонансом на всю губернию Ханютин, Ельцов и Мерзликин, получив со складов что осталось, потарабанили утварь на грузовике обратно, чтобы возвратить Андреевой, Ваточкиной и прочим. Многое пришло за прошедший месяц в негодность, многое исчезло непонятно куда. Старухи побоялись получить им принадлежащее и наотрез отказались возрождать чайную индустрию, решив перейти бесповоротно на тихое огородничество.

Крюков поехал вторично увещевать, но и ему не повезло. Потеряла губернская власть влияние на мелкого чайного хозяина. Самовары свезли в столовую, от которой открыли неподалеку буфет. Буфет тот и утром, и вечером пустовал, потому что помещался в неуюте, напротив милиции и суда, куда прохожие избегали сворачивать.

— От гад Пирятинский, от гад! — возмущался Крюков. — Что ж они творят и чем маскируются? Бюрократы проклятые!

— Составляй резюму на гадов, — тогда попросил Скоков, — и вертайся на Сортировочную. Я их сам теперь в клещи возьму.

— Так убьют же, — пошутил Крюков, — с кем я останусь?

Скоков зловеще взглянул на него и швырнул, как выстрелил: