Жажда жить

Повесть, которую имела в виду Эмили, представляла собой замысел, который не столько нарушал, сколько дополнял образ жизни Брока. Только человек, не жалующийся на недостаток времени и денег, может позволить себе писать историю семьи, и, случалось, Брок на три-четыре дня погружался в чтение старых писем, листал семейные библии, дневники, приходские книги, расписки, местные газеты или просто бродил по кладбищу. Все началось, когда в день рождения Вашингтона Уильям Колдуэлл сказал за завтраком:

— Джордж Вашингтон… Мой дед, а ваш, дети, прадед пожимал руку Джорджу Вашингтону. А мой прадед, ваш прапрадед, возможно, седлал ему лошадь, чистил сапоги и все такое прочее. Помню, дед говорил, что Вашингтон то ли переночевал, то ли отобедал в доме его отца, на берегу реки, там, где у дяди Бена при его жизни была ферма. Вашингтон возвращался домой после свидания с Брэддоком, генералом Брэддоком. Ну, старые люди, бывает, вспоминают о том, чего никогда не было, но на воспоминания деда обычно можно было положиться. Интересно, правда? Мы вот тут сидим, а по меньшей мере двое наших предков были знакомы с отцом страны. Общались с ним. Да, мне кажется, это интересно, и я всегда собирался более подробно заняться этой историей. Должен вам также сказать, что мой дед Элиас Колдуэлл служил в Континентальной армии, он был, правда, еще подростком, но мушкет в руках держал.

— Я никогда не слышала, чтобы ты об этом рассказывал, папа, — сказала Грейс.

— А я слышал, — возразил Брок. — Знаешь, я думаю, неплохо было бы почитать что-нибудь о тех временах. А потом написать что-то вроде повести.

— Да. Разумеется, писать надо честно. Не сглаживая острых углов, не закрывая глаза на дурные стороны. Например, Брок, мне точно известно, что и по материнской линии, и по моей в нашей семье были тори. Ты должен быть готов к разным малоприятным неожиданностям. Далее — религиозная сторона дела. Наши предки по обеим линиям всегда оставались правоверными квакерами, и Колдуэллы, насколько мне известно, были против… Наверное, только дед, коль скоро он пошел на войну, сломал эту традицию. Ведь квакеры-то, естественно, всегда выступали, да и выступают, против войны.

— Так ты не против, чтобы я занялся нашей историей?

— Ни в коей мере. Ничуть. И всегда к твоим услугам, чем могу, помогу, и твоя мать тоже, не так ли, дорогая?

— Завтра же напишу нашим родичам из Норстауна, — откликнулась миссис Колдуэлл.

Так и возник замысел, верность которому Брок хранил на протяжении всей своей жизни. Это было высокое занятие — создание истории рода. Друзья семьи видели теперь в Броке писателя, и это искупало отказ от занятий бизнесом, или юридической практикой, или медициной; великодушные представители старшего поколения убеждали себя в том, что Брок работает ежедневно, с рассвета до полудня, и любому из них, а уж домашним и подавно, было бы трудно признать, что дело обстоит не совсем так. Миссия, осуществлению которой посвятил себя Брок, освобождала его также от выполнения разного рода светских обязанностей. «Право, мне очень неловко, миссис Замбах, — говорил он, — но всю неделю, начиная с четверга, я буду в Филадельфии, это единственная возможность повидаться с профессором Шмидтом. Вы же знаете — я тут кое-что корябаю». И миссис Замбах проявляла понимание. Более того, было бы весьма бестактно не проявить сочувствия к молодому человеку, который пишет книгу, требующую столь глубокого погружения в прошлое. В 1902 году множество семей в Форт-Пенне было озабочено тем, что богатый, благополучный и довольно холодный молодой человек, по слухам, копается в свидетельствах о рождении, брачных контрактах и иных документах подобного рода. Многие надеялись, что больше чем на поколение назад он не заберется, и тревога их была вполне объяснима. Выкроив-таки время на изучение старых бумаг, Брок обнаружил немало фактов, и забавных, и не очень, которые можно было посмаковать в компании Чарли Джея и Данкана Партриджа. К тому же он был не прочь придумать пикантные обстоятельства из прошлого самих Партриджа и Джея. Так, каждому из них по отдельности под большим секретом Брок сообщал, что в жилах обоих течет негритянская кровь. День-другой он потешался их растерянностью, а потом признался в своей выдумке.

Эта шутка едва не стоила ему дружбы с Данканом Партриджем, старшим по возрасту в их троице (известной как «три мушкетера», правда, без уточнения, кто есть кто, хотя Брока вполне можно было бы считать Атосом, Данкана — Портосом, а Чарли — Арамисом). Когда Брок признался, что насчет принадлежности к белой расе он просто разыграл Данкана, тот бросил: «Черт бы тебя побрал, сукин ты сын».

— Возьми назад свои слова, иначе между нами все кончено.

Чарли на мгновение задумался.

— Хорошо, забыли. Я восхищаюсь твоей матерью. Но ты, ты… А, ладно, что толку обзываться. Ты ребенок. Подумать только, потратить столько сил на то, чтобы заставить кого-то поверить, будто он черномазый. Не вижу в этом ничего смешного.

— Я сыграл ту же шутку с Чарли, и ему она понравилась.

— Ну, вы с Чарли два сапога пара.