Жажда жить

Альфред, родной мой.

Раньше мне казалось, что письмо это написать будет неимоверно тяжело, как никогда, но теперь я вижу, что ошибалась, совсем не тяжело, и мне остается лишь надеяться, что и читать его и осмыслить будет несложно. Для начала, чтобы ты был готов, скажу, что мне придется говорить о некоторых неприятных вещах, однако же, вынужденная еще раньше рассказать о них Анне и гордая тем, как она это восприняла, не сомневаюсь, что и ты, старший, более взрослый, позволишь мне гордиться тобой. Я уверена в этом, потому что иначе откуда бы это внезапно охватившее меня чувство, что я должна все тебе рассказать и ты поймешь?

Примерно год назад я познакомилась с мистером Холлистером — автором юмористической колонки в «Часовом», уверю тебя, это случайное знакомство не переросло и не могло перерасти в нечто более серьезное, ибо он женат, у него, если не ошибаюсь, двое детей, и он несколькими годами моложе меня. Тем не менее каким-то неведомым для меня образом распространились гнусные сплетни, дошедшие до его жены, миссис Холлистер. Хочу еще раз подчеркнуть, что ничего между мистером Холлистером и мной не было, тебе достаточно вспомнить прошлое лето, чтобы понять, что, мягко говоря, чрезвычайно маловероятно, чтобы я виделась с ним, ведь все лето я провела на ферме. Тем не менее эти гнусные сплетни, повторяю, дошли до миссис Холлистер, да еще с такими подробностями, что бедная женщина только что умом не тронулась. Дошли они и до твоего дяди Брока, который, руководясь самыми лучшими намерениями, решил положить конец этим дурацким разговорам, для чего пригласил мистера и миссис Холлистер к нам на ферму в День благодарения пострелять в мишень. Это было сегодня. Или, пожалуй, уже вчера, поскольку время уже за полночь. Мистер Холлистер приехал с Мартиндейлами на их машине, а миссис Холлистер ехать с дядей Броком отказалась. Каково же было наше изумление, когда несколько позже она все-таки появилась, одна и вооруженная пистолетом. Она приблизилась к тому месту, где стояли мистер Холлистер, дядя Брок и я, вытащила пистолет и несколько раз выстрелила, но ни в кого, спешу успокоить тебя, не попала. Мистер Холлистер бросился к ней, разоружил и увез с фермы. Естественно, праздник был испорчен, и все наши гости, а их было более сорока, разъехались по домам. Первое, о чем спросила Анна, было, арестовали ли эту женщину, но вряд ли мне нужно объяснять тебе, что о таких крайних мерах мы даже не задумывались. Тем не менее я долго и серьезно размышляла над тем, что произошло, и говорила об этом с твоей сестрой и пришла к выводу, что в сложившейся ситуации лучше всего запереть дом и уехать из Форт-Пенна по меньшей мере на год. Чтобы быть до конца откровенной, скажу также, что обдумываю возможность окончательного переезда в какое-нибудь другое место. Пока же пусть будет год, и если вам с Анной придется по душе другой город (или сельская местность, но только не эта), то оно и к лучшему.

Прежде чем объяснить причины такого решения, спешу ответить на твой естественный вопрос: да, Рождество мы проведем здесь. Мне совершенно не хочется нарушать твои возможные планы на праздники. Скажу больше, я ни при каких обстоятельствах не уехала бы отсюда до Нового года. Покажется тебе это удивительным или нет, но я придаю большое значение «приличиям». Скажем, завтра у меня, как всегда по пятницам, обед в гостинице, из чего, с одной стороны, следует, что всякие там сплетни вызывают у меня всего лишь презрение, а с другой, что мне небезразличны «приличия». Я уверена, что этот печальный вчерашний инцидент никоим образом не испортит тебе праздники, но, с другой стороны, боязнь риска была бы недостойной и всех нас, и твоего отца, который всегда так высоко ставил мужество, и физическое, и моральное. Как я уже сказала Анне (или, может, это она мне сказала), мы будем вести себя так же, как три года назад, когда мы потеряли нашего чудесного брата и сына и любящего отца и мужа. Тогда я впервые воочию убедилась, насколько вы с Анной оправдываете наши лучшие ожидания. Я всегда гордилась вами обоими, но особенно — в ту пору страданий и печали, когда вы вели себя с достоинством, какого трудно было ожидать в ваши годы. С тех пор прошло три года, и обстоятельства иные, но в известном смысле они требуют даже большего достоинства, чем тогда. Я настолько верю в вас обоих, что не собираюсь давать никаких советов касательно той или иной возможной ситуации, полностью полагаюсь на ваше собственное суждение.

Что касается того, что поначалу кому-то может показаться, будто мы, так сказать, бежим из-под огня, могу лишь повторить, к этому надо быть готовым. Но если мы знаем, что решение уехать — это наше собственное решение, к которому мы пришли самостоятельно, не прислушиваясь ни к каким намекам со стороны, то в поведении нашем нет ни капли трусости. А еще важнее — отдавать себе отчет в том, что, хоть мы и покидаем Форт-Пенн, Форт-Пенн нас не покидает. Понять это непросто, особенно поначалу, но понять надо. Мы есть то, кто мы есть, и самим актом расставания мы выражаем свой протест против того, что происходит с Форт-Пенном в последние годы. У нас по-прежнему есть наши добрые друзья, те, кого мы знаем всю жизнь, но наш город меняется настолько стремительно, что через десять лет это будет другое место, не то, что мы когда-то знали и привыкли любить, и как раз сейчас подошло время расстаться. Эта ферма, по завещанию отца, принадлежит тебе и Анне, и так будет по крайней мере до того момента, когда Анне исполнится двадцать один. Ты всегда сюда можешь приехать, особенно на летние каникулы. Правда, Анна после рождественских праздников собирается в пансионат, и оба вы говорили, что собираетесь все больше времени проводить вдали от дома, так что вроде ничто вас здесь особенно не держит. В школе у тебя завелось много друзей, а когда поступишь в Йель или Принстон, будет еще больше. В принципе мне хотелось бы, чтобы у тебя появилось какое-нибудь дело в Нью-Йорке, но это отдаленное будущее, говорить и думать еще рано. Анна тоже собирается поступить в колледж, а это значит, что и она будет далеко отсюда, и друзья ваши тоже будут далеко. Что касается меня, то большую часть зимы я проведу в Нью-Йорке, потом подыщу себе где-нибудь дом, а летом мы все можем поехать за границу. Давно уж пора посмотреть мир, не все же в Пенсильвании сидеть, и, надеюсь, мы будем много путешествовать, а Нью-Йорк сделаем своей штаб-квартирой.

До определенного времени я не собираюсь ни с кем делиться этими планами, разве что с ближайшими друзьями и родичами, и тебя прошу никому ничего не говорить до окончания каникул. От тебя-то у меня секретов, конечно, нет, ты ведь теперь единственный мужчина в семье. Ты всегда был и остаешься прекрасным сыном и братом, и мы с Анной продолжаем рассчитывать на тебя. Мне много еще хочется сказать тебе, но, наверное, у тебя и без того накопилось немало вопросов, и ты мне напишешь еще до начала каникул, а я постараюсь ответить на них со всей откровенностью, зная, что адресованы они любящим сыном своей любящей матери.