Жаждущая земля. Три дня в августе

Весной, вернувшись с работы, Стяпонас пошел помогать отцу. Пахал огород, и славно было прокладывать борозду, как в юности, еще до службы в армии. Хотя, если по правде, тогда он не испытывал такого наслаждения — с утра до вечера спина ныла от смертельной усталости. А теперь он словно родился заново; и ведь не разучился пахать; рассыпчатый хруст дерна, добрый полузабытый запах земли, который он слышал только во сне. Хоть бросай к черту стройку в Крикштонисе, садись на трактор и жми во всю железку… За садом мелькнул автомобиль, и вскоре появился Вацис. «Пашешь, значит?..» — «Пашу». — «Дай-ка сюда». — «Я допашу». — «Мы уж как-нибудь сами…» Вацис взялся за рукоятку плуга, плечом отпихнул Стяпонаса, и тот остался посреди борозды, толком не понимая, что это все значит. А когда он собрался подлатать крышу хлева, Вацис сказал: «Не обязательно, мы уж с отцом…» Вацис частенько наведывался на родной хутор, переодевался и сразу брался за работу. «Ты посиди, папенька, отдохни», — ласково говорил он отцу, а сам допоздна постукивал на дворе, что-то чинил, плавал на лодке в лес за хворостом. За ужином прикидывал: избу надо вагонкой обить («Да вот Стяпонас бы мог», — напоминал отец. «Не обязательно, я найму человека», — отвечал Вацис); и печь надо переложить — кафель уже заказан, обещали скомбинировать; яблоньки молодые посадить, а то у старых ветки подсохли, не плодоносят. Говорил один Вацис, строил планы, а отец молчал и только кивал, соглашаясь. Молчал и Стяпонас, и чем дальше, тем мучительней чувствовал, что он здесь — лишний. Полина замечала, как он убивается, и ночью, положив жаркую руку на плечо, спрашивала: «Что с тобой, Степан?» — «Да ничего». — «Не говори, я же не слепая. Что с тобой?» — «Ничего», — повторял Стяпонас, уставившись в черный потолок. Но он ведь, правда, не знал, что ответить Полине, как ей все объяснить. И Полина горько шептала: «Это я тут сбоку припека. Чует мое сердце, Степан». — «Еще чего, не выдумывай», — сердился он, хотя знал, что в словах Полины — какая-то доля правды есть, а может, и вся правда.

Стяпонас не сводит взгляда с брата. Вацису не по себе, он вытирает руки тряпкой; под клетчатой рубашкой навыпуск вздымается выпирающий животик, и не старайся он так, не вкалывай на отцовском хуторе, давно бы стал вроде бочонка — поперек себя шире.

Стяпонас ни с того ни с сего разражается хохотом, даже приседает от веселья. Вацис тоже улыбается — скупо, неуверенно: очень уж странно смеется брат.

— Так и думал — уже пропустил…

Хохот замолкает, словно его и не было, но дышать стало легче, как после грозы.

— А что?

— Как постелешь…

— Давно уже постелил.

— Вот так и живешь.

— Не у каждого, как у тебя.

— Хм! — смеется Вацис и, скомкав тряпку, сует в багажник. — Думаешь, даром мне все достается? Я же меньше твоего получаю. Хвастался ведь, сколько загребал в России.

— Две с половиной сотни в месяц, вот.

— А что имеешь?

Стяпонас видит, что Вацис не почувствовал насмешки и, как всегда, гнет свое.

— Что имеешь, а?

— Вот! — Стяпонас протягивает руки задубелыми, ободранными ладонями вверх. — Вот!

Вацис не замечает его рук.

Вациса всегда задевает, что Стяпонас не держит, зажав, копеечку.

— Я тебе почетные грамоты показывал…

— Хм, все твое добро — почетные грамоты да медали, — усмехается Вацис. — И подстелешь, и укроешься.

— Мое добро — что в сердце положу, а не в карманы.

— Только угла своего нет. Все в чемоданах. Никак у Полины этому научился. Мешочницы!..

Стяпонас опускает голову; подбородок дергается; он делает шаг к Вацису.

— Кто моя жена?

Говорит тихо; от ярости, перехватывает горло; этот жулик сам за копейку удавится и еще учит… судит других.

— Все там такие… И ты… будто цыган…

— Кто моя жена?

Вацис отскакивает, забегает за автомобиль.

— Не дури, Стяпас.

— Повтори!

— Стяпас, не балуй…

Вацис хватает с земли монтировку, сжимает в кулаке, и от этого Стяпонас еще пуще свирепеет. Был бы у братца нож, тоже бы достал. В глазах темнеет, и Стяпонас, набычившись, кидается на Вациса, но тот бежит вокруг машины.

— Стяпас, если что, себя вини…

Стяпонас задевает рукой капот машины, гулко звенит жесть. Вацис застывает.

— Погнул!.. Машину мне испортил!

Вацис замахивается монтировкой, но Стяпонас хватает его за руку, локтем трахает брата в подбородок, и когда тот отшатывается, сплеча шарахает кулаком.

— Стяпас, не бей брата! — кричит Шаруне; она бежит к ним по двору.

От одного крика сестры у Стяпонаса опускаются руки, зря она хватает его за кулак.

— Стяпас… С чего это вы?.. — лепечет Шаруне, и Стяпонас, глядя, с каким трудом Вацис встает с лужайки, скупо улыбается:

— Да пошутили малость, Шаруне, а ты бог весть что… Понимаешь, пошутили…

— Не хочу, чтоб вы так шутили.

— Дурак, — сопит, пятясь бочком, Вацис, но монтировки не выпускает, вытирая тыльной стороной ладони нос. — Осел! — А добравшись до угла избы, кричит: — Цыган! Цыган бездомный!

И прячется за угол.