Жаждущая земля. Три дня в августе

Вот он прислоняет грабли к стене хлева. Шаркает ногами. Совсем уже дряхлый стал. Ах, и она… Но сегодня она сбросила два десятка лет! Сегодня ей легко, на диво легко, пускай только Марчюс увидит, пускай узнает! Пускай, пускай…

Высыпает щепу под забор, вытирает о юбку руки и смотрит на Марчюса такими глазами, словно он возвращается от  т о й… Как тогда, как двадцать лет назад…

Марчюс останавливается. Рубашка застегнута до подбородка, на ней — сенная труха. Рукав разорван, белеет локоть. Лицо морщинистое, усталое, бороденка торчит, словно клинышек.

— Я в магазин ходила! — гордо говорит Крейвенене и удивляется, как это Марчюс не понимает, как он не видит, в чем дело, по ее лицу, по глазам. Но он и не смотрит на нее… глядит куда-то вбок…

— Чтоб ему ни дна, ни покрышки, этому председателю, — говорит Марчюс.

— В магазин…

— Всегда он был такой, Тракимас-то, — повторяет Марчюс.

Обалделый какой-то, думает Крейвенене. Если сейчас скажу, ухом не поведет, может, и не расслышит. Но я должна сказать!

— Я ему про пчел, а он мне…

И идет себе мимо, за избу.

— Я Марцеле встретила. Которая из Дегимай, — торопится сказать она; новость обжигает ее, она хочет побыстрее сбыть ее с рук.

— Пчелы для него — пустое. Пустое! Всегда он был такой, знаю.

И уходит в сад. Тень человека растворяется в тени деревьев.

Крейвенене приваливается спиной к углу избы и видит — медленно Марчюс идет к ульям и, ссутулясь, застывает у них. Стягивает с головы шапку, сжимает в руке. Издали светятся его белые волосы.

Пчелам молится? Совсем уж…

Каждую пятницу одно и то же: под вечер деревня ждет взрослых детей. Поглядывают из окон изб, торчат у ворот, внучата бегают на дорогу. Загудит машина, заревет мотор на подъеме — все уже навострили уши. И тут, пыля, пролетает колхозный грузовичок. Тьфу! Еще без четверти, автобусу рано, график у него, и нечего пялиться на дорогу. Порядок — он и есть порядок. А вдруг все-таки?..

— Вот крест святой!.. — стонет старуха Барштене, вытирая мокрым концом полотенца замурзанное лицо ребенку; внучонок вырывается, кричит, но бабушка крепко зажала его меж коленок — хоть малость обчистит. — Да стой ты, телепень! — ворчит на ребенка и вздыхает: — Если б Настуте приехала, я бы хоть отдохнуть прилегла. Сведут меня раньше сроку в могилу эти озорники. Хоть один бы… Двое! На голове ходят. Теснятся в этом общежитии что селедки в бочке, койка, чтоб детей делать, есть, а где прикажешь растить? Ты расти, бабка! Спасибо, зятек попался не лопух. А ведь упрямилась Настуте, не шла, мол — рубщик мяса, продавец… А что ты со своего института имеешь? У зятька что ни день, то прибыль. Скоро, говорят, и квартира и машина будут. За деньги все достанешь. Вот бы Настуте проведала, отдышаться бы дала, а потом я уж опять бы с этими озорниками…

И Марчюконис поглядывает на дорогу. Вернется сын, вынет из сумки бутылку, со стуком поставит на стол: «Садись, папаня!..» Усядутся, он спросит, чего в городе слышно, а сын отметит: «Будь здоров, папаня!» — «Твое здоровье, ягодка». А если жена начнет зудеть — мол, бездельники вы, Марчюконис бухнет кулаком по столу: «Цыц, баба! Родной сын угощает! Ну, дай ус, ягодка». И весь разговор. Что ему эта дура-баба? А если все равно не отвяжется, скажет сыну: «Пойдем-ка в люди, ягодка!» Купят коньяку бутылки две… Он сам купит, Марчюконис, грузинского, пять звездочек. И высосут понемножку… посреди улицы. Пускай пялятся кому охота да судачат. Он на своем постоит! Не впервой ему, вся округа знает Марчюкониса. Как померла маменька, упокой господи ее душу, оркестр за полтораста рублей нанял. И годовщину смерти отметили в Крикштонисе. Из костела прямым ходом в ресторан. Зал сверкает от хрусталя, дух цыплят-табака в нос шибает. Не только родня — полдеревни пила да плакала, плакала да пила за упокой маменькиной души. Кто-то съязвил: мол, и богу свечка и черту кочерга. А ну их, пускай чешут языки… Ведь о нем говорят, о Марчюконисе-то, на весь район прославился! Да, Марчюконис, как был ты затейником, так и остался, и дай только сын перешагнет твой порог, ты уж что-нибудь отмочишь, тот еще закатишь фестиваль…