Жаждущая земля. Три дня в августе

Утром он прислал все машины колхоза, длинная процессия двинулась на кладбище. А когда возвращались, Тракимас снова подсел к тебе: «Знаю, мать тебе никто не заменит, легкой жизни не жди, — говорил он, кусая губы. — Но у тебя есть отец. Хороший человек, работяга. Можешь им гордиться, Дайнюс. А летом, если будет желание, приходи к нам в ремонтные мастерские. Приходи. Я знаю тебя, потому и зову…» И ты пришел в мастерские. Ты ведь уже умел управлять трактором, сгребать сено. Ты ведь и раньше летом не сидел без дела. Пришел, зная, что нет ничего дороже запаха весенней новины и белой, как снег, сирени, нет ничего краше росистых зорь и облачков пыльцы, повисших над бескрайним ржаным полем в жаркий июльский полдень. И с нетерпением ждал воскресного вечера, когда «нечаянно» забредал Тракимас, усаживался с отцом на куче камней у забора и, повернувшись лицом к голубеющему озеру, толковал с ним о том да сем. Отец говорил: «Дайнюс, ты бы за дулями сходил…» Ты приносил корзину с яблоками и грушами, ставил ее наземь, а сам присаживался рядом. Пахло плодами старого сада, Тракимас похваливал: мол, таких вкусных дуль в жизни не едал, а потом спрашивал: «Ну как, Дайнюс, выдюжишь все лето?» — «Выдюжу, председатель». — «Вот и славно, Дайнюс, молодец! Я так и знал, Гуделюнас, что твой сын не баба». А когда он вставал, чтобы уйти, отец, зачерпнув в обе пригоршни грушек, протягивал ему: «Председатель, вот гостинцы для твоих мальцов». Тракимас медленно удалялся, таял в вечерних сумерках, а ты стоял у забора и долго смотрел ему в спину, думая: «Хорошо вот так…»

Так прошло твое первое трудовое лето.

…В Козьей балке, на берегу канавы, курится дымок. Четверо мужчин, развалившись у костра, ведут громкий разговор. Мужчины поминают Норильск и Тольятти, карельские леса и КамАЗ. Они изъездили всю страну, перебывали везде и сейчас наперебой говорят: «А вот как я, бывало… Когда работал…» Дайнюс замедляет шаг. Сдвинув кепку на затылок, разбитной парень «делится опытом»:

— Девки сами на шею вешаются… Одна, правда, вздумала меня окрутить! Я, стало быть, сорвался — и, здрасте, уже тут…

— Во, во!.. — прерывает его бритоголовый малый. — Мы химкомбинат строили, а ко мне казашка приклеилась. Смазливая девка.

Лежащий поодаль мужчина садится и, обхватив руками колени, устремляет взгляд на озеро.

— Все кругом исколесил, и никто мне не сказал: ты уезжаешь, мол, а дерево-то посадил?

Дайнюс узнает его — это брат Шаруне, Стяпонас.

— Чего ты там порешь? — спрашивает парень в кепке.

— Ты дерево посадил?.. Почему?

— Не морочь голову…

— Старый рабочий, в сметоновских тюрьмах сидел, а спрашивает: «Ты дерево посадил?»

— Мы же дома́ строим, заводы! Начхать!

— Не смеши нас, Стяпонас. Подумаешь — дерево… Сегодня тут, завтра у черта на рогах… Или ты лесов не видал? Сибирская тайга — шутка сказать! А он — дерево!..

Стяпонас берет стакан, подносит к губам и замечает Дайнюса. Всматривается в него, словно увидев впервые, выпив, вытирает ладонью губы, но губы у него влажны и щеки тоже, блестят, как отдраенная медь.

— Гуделюнасов сын? Давай к нам. — И поясняет: — Тракторист это.

— Пришвартовывайся, — говорит бритоголовый. — Может, в кармане чего есть?

Шагнув поближе, Дайнюс останавливается, засунув руки в карманы брюк. Под кустом — рюкзаки и удочки, на траве — пустые бутылки, а на расстеленной газете, вокруг которой расселись мужчины, — общипанная буханка хлеба и две банки «трески в томате». Веет дорогой; Дайнюс так и слышит далекий перестук колес.

— Ты правда уезжаешь, Стяпонас?

Дайнюс и не думал об этом спрашивать — Стяпонас не родня ему и даже не друг. И все-таки — что это за человек, который столько лет ищет себя, свой причал, и не может ткнуть пальцем: это здесь!..

— Ты под стол пешком ходил, когда я первый раз уехал, а теперь уже учишь? — Голос Стяпонаса дрожит. — Вот ребята огонь и воду прошли, а нотации не читают. Только братец Вацис. Известный хитрец. И ты туда же?

— Я учить тебя не собираюсь, — негромко говорит Дайнюс.

— Тогда присядь.

Дайнюс пожимает плечами; не по душе ему эти слова, не по душе вся эта компания притащившихся откуда-то рыболовов, к которой так легко примазался Стяпонас.

— Сядь! — кричит Стяпонас.

Дайнюс присаживается.

— Я тебя не агитирую остаться, Стяпонас. У каждого своя дорожка.

— Знаешь, подчас кажется — кто-то меня подталкивает…

— Судьба?

— Чепуха! А может, мне тесно здесь? Может, я задыхаюсь?

— Ну конечно, мала для тебя Литва, — насмешливо говорит Дайнюс. — Тебе ширь нужна, простор. Вот Сибирь — другое дело!..

— Издевается он, да? — возмущенно спрашивает парень, еще круче сдвигая кепку на затылок.

Дайнюс негромко смеется:

— Наверно, каждому из нас хочется быть хоть на пять миллиметров выше себя…

— Ты рабочего человека не оскорбляй! Полегче на поворотах!

— По-вашему, рабочий об отчем доме не думает?

— Мы обо всей стране думаем!

— Все верно. Но какая республика может гордиться тем, что в ней все больше любителей путешествий, которые только и ищут, где рубль подлиннее да магазины пополнее?

— Ребята, тут чем-то пахнет!