Жаждущая земля. Три дня в августе

…Сигарета обжигает пальцы и падает наземь. Крейвенас поднимает голову — кто-то бредет от озера через лужок. Словно сказочная лауме, развесившая сушить простыни туманов. Шаруне? Кто же еще…

— Не узнал тебя — богатая будешь, — тихонько говорит Марчюс.

Шаруне останавливается, перебрасывает полотенце через плечо.

— На что мне богатство, папа…

— Поговорка такая. Сейчас-то оно, конечно, лишь бы руки были, лишь бы голова варила.

Шаруне приседает на бревно рядом с отцом и, обняв колени, смотрит на озеро, откуда изредка доносится песня…

— Поздно ложитесь, папа…

— Тебе, молодой, спать да спать, а мне, старику… Не знаю, что со мной, да вот сяду так, бывает, и думаю, думаю. Вспомню, что было, — а на душе и хорошо и тяжко. Говорю, может, лучше и не вспоминать? Голова спокойней… И сон быстрее бы сморил.

Марчюс Крейвенас поднимает тяжелую руку, хочет положить Шаруне на плечи, но опускает ее, складывает ладони на коленях, сплетает пальцы. Словно не дочка рядом сидит — чужая девушка. Почему все так дико и чудно складывается? Ребенка носишь на руках, баюкаешь, целуешь. И он тебя целует, виснет на шее, просится на колени. А подрос и остыл к тебе. И ты остыл, и ребенок остыл. Осталось что-то, чего словами не скажешь, что в самой середке у тебя сидит. Да и это что-то с каждым годом все глубже и глубже прячется, чувствуешь. С того дня, как пуповину перерезали, все дальше и дальше уходит…

— Хорошо, что вам есть о чем вспомнить.

— А у тебя разве не будет?

— Нет, папа.

— И я так думал когда-то.

— Но мне, папа, правда не о чем вспомнить.

— Не о чем? — таращит глаза Крейвенас. — Как так — не о чем?

— Не о чем.

Райским яблочком шлепается наземь майский жук. В полыни под забором стрекочут кузнечики; легкий ветерок колышет верхушку клена; зашуршав, широкопалые листья затихают, замолкают. У самого берега в озере всплескивает рыба. И если бы не голоса туристов, подумал бы — летняя ночь, точь-в-точь как давным-давно, когда ты выезжал в ночное.

— Я тебе когда-то рассказывал о Лесорубе…

— Наверно, папа.

— Не помнишь, Шаруне?

— Не помню.

— Но я тебе не раз рассказывал.

— Вы много сказок рассказывали.

— Но о Лесорубе…

— Наверно.

Крейвенас снова поднимает руку, осторожно, словно до пустого стеклянного сосуда, касается плеча Шаруне. Сплетает пальцы, сжимает их до боли.

— И Стяпонасу рассказывал, и Вацису. Они тоже не помнят?

— Наверно, папа. Ведь это было давно, не до сказок нам сейчас.

Шаруне подпирает голову руками, и из далекого детства, из мира, освещенного трескучим пламенем лучины, приплывает голос отца, вырезающего деревянный башмак.

«Жил-был бедняк. Может, его избенка стояла тут, где мы сейчас живем. Может, это его избенки бревна мы нашли в земле, когда копали колодец… Как знать… Так вот, перебивался человек с хлеба на квас, грибами да ягодами пробавлялся, хворостом печку топил. Позвал его как-то барин к себе во дворец и говорит: «Пойдешь ты лес рубить. Если до вечера срубишь столько деревьев, чтобы из них лестницу до неба построить, мою дочку получишь и поместье в придачу, а если нет — велю тебе голову отрубить». Пошел человек в лес. Перепоясал сермягу веревкой, засунул за нее топорик. Идет и думает: вот и настала смертушка. Как это я столько деревьев нарублю, чтоб барин лестницу до неба выстроил! Эх, никуда не денешься, надо рубить. Выбрал человек красавицу ель, высокую и прямую, что в самое небо верхушкой упиралась. Размахнулся — чах! — а топорик возьми и рассыпься, что глиняный горшок. Из раны на дереве янтарные слезы скатились. Опечалился человек, сел и сидит себе. Будь что будет — надо вечера ждать. Но тут заговорила ель: «Натри моими слезами руки, человече, и иди. За девятью горами и девятью лесами найдешь кузнеца, он выкует топор, а ты вернешься и срубишь меня». Смахнул человек в горсть еловой живицы, натер ладони и почувствовал, что силен стал необычайно. Да и сам в великана превратился: высокий стал, могучий, сделает шаг и с горы на гору ногой ступит.

Сходил он к кузнецу и говорит: «Сделай-ка мне топор, я елку рубить буду». Кузнец бухнул молотом, и топор готов. Вернулся человек, срубил ель и думает: а вдруг барин скажет, что одной елки для лестницы до неба маловато? Снова идет к кузнецу: «Сделай-ка мне такой топор, чтоб я целый лес повалил…» Кузнец бухнул раз, бухнул другой и выковал ему топор. Человек размахнулся широко, уложил дремучий лес наповал и снова думает: может, мало еще барину. Ему ведь не угодишь! И снова вернулся к кузнецу: «Сделай-ка мне такой топор, чтобы я единым махом девять лесов повалил…»

Услышал эти слова человека царь птиц орел и полетел к царю зверей льву. «Человек все девять лесов вырубит, — пожаловался орел. — Где мы теперь жить будем, где детей своих вскормим?» Сбежались лесные звери, слетелись лесные птицы. Посоветовались они и решили — надо послать королька к громовержцу Перкунасу. Маленькая птаха королек взвилась в небо и пропала из виду. Услышал Перкунас о том, что задумал человек, и разгневался не на шутку. Ему-то ведь тоже несподручно в чистое поле молнии метать.