ЖД (авторская редакция)

— Ведь вот вы в третий раз приезжаете, — монотонно говорил Фунтов, короткий, почти квадратный человек, которому было на самом деле всего двадцать семь, но выглядел он на все сорок — полный, сонный, будто присыпанный пылью. Невозможно было себе представить, о чем можно говорить с Фунтовым на пятой минуте совместного пребывания в одном пространстве. Он мог похабно ухмыльнуться при упоминании о женщинах, мог посетовать на изнеженность и хилость молодого пополнения, мог сладко зевнуть и произнести любимую поговорку — «Эхма, была бы денег тьма, купил бы баб деревеньку да и драл бы их помаленьку»,— но ничего другого в нем, казалось, не было вовсе. Особенно невыносимо бывает присутствие таких людей в минуты тоски или тревоги, когда жадно ищешь любого человеческого слова и готов благодарить за один понимающий взгляд — но Фунтов был в этом отношении совершенным кирпичом, лишенным эмоций с рождения. В школе он вечно дремал на задней парте, но славился тем, что умел быстро и решительно откручивать головы голубям. Офицер он был никакой — вялый, безынициативный, с нулевыми представлениями о тактике и технике, но именно полное равнодушие к судьбе солдат, которые в его понимании вообще не были людьми, делало его бесценным в глазах начальства. Фунтова вечно ставили в пример на офицерских собраниях, на которых Здрок произносил свои часовые кастровские речи. Фунтов был никаким строевиком, ничего не смыслил в геополитической подготовке и вряд ли толком понимал, с кем и зачем воюет, — но в нем с некоторой даже избыточностью было представлено главное офицерское качество, а именно тупость; она настолько заполняла все его существо, что не оставляла места ни для чего другого, и за это Здрок любил его отеческой любовью, и даже Пауков сказал однажды, что Фунтов способный офицер.

— Вот вы в третий раз приезжаете, — лениво тянул он, — и что? Зачем вы приезжаете? Сын ваш, это самое, ваш сын, это самое, присмотрен… Он подконтролен, это самое… Вы приезжаете, а другим обидно, к которым не приезжают. Он, это самое, не прослужил еще полгода, он имеет взыскания, он, это самое, еще не обсохло гражданское молоко на нем… Он не солдат еще, а это самое, огурец… капуста… А вы приезжаете. И что вы приезжаете?

— Понимаете, — нервно говорила солдатская мать Горохова, искренне веря, что если она сейчас найдет какие-то убедительные, единственно нужные слова, Фунтов сумеет облегчить положение ее сына; нет, конечно, он не отпустит его с фронта, — военное время, ее и в часть-то пускали все неохотнее, требовалось включать все связи, звонить бывшему однокласснику, он отвечал все отрывочнее, унижение, ужас, — но, может, хоть найдется какая-нибудь тихая должность, что-нибудь в штабе, или, может быть, в тылу, поближе к дому… Она не сомневалась, что у сидящего перед ней офицера должна быть душа — надо только до нее достучаться, но как это сделать, Горохова не понимала. Она приезжала в Баскаково в третий раз за четыре месяца, потому что сын изводил ее жалобами и просьбами, — но не могла ему ничем помочь, а впереди был еще год и восемь месяцев этой пытки. За три года, предшествовавшие призыву, и первые четыре месяца его службы она состарилась на двадцать лет, и на лице ее установилось то вечно-жалкое, просительное выражение, которое сразу позволяет определить человека, махнувшего рукой на собственное достоинство. — Понимаете, он пишет, что у него флегмона… что он не может ходить, а его заставляют бегать…

— Они все пишут, что у них флегмона, — тянул Фунтов. — Никого не заставляют бегать, есть тапочки, все ходят в тапочках. Есть медпункт, в медпункте, это самое, все необходимое. Вы его не подготовили, это самое, служить, вот он и пишет. Если бы вы его подготовили, это самое, служить, он бы, это самое, не писал. Но вот он пишет, и вы едете, зачем вы едете?

— Он просил разрешить носки, — зачастила Горохова, — он не может, не умеет заматывать портянки, ну можно же, наверное, носки? Хотя бы на первое время…

— Портянка, это самое, — сказал Фунтов. — Портянка дает дышать ноге. Нога потеет, потная нога. В сапоге она гниет. Гниет в сапоге потная нога. Она гниет от пота, вы понимаете? И чтобы ей от пота не гнить, применяется сообразно устава портянка воинская суконная, также хабе, определенного образца. Она позволяет ноге дышать, и потом предки.

— Что предки? — в ужасе спросила солдатская мать.