Ждать ли добрых вестей?

Конечно, Тесса и не догадывается, что он был в поезде, не догадывается, что его нет в Лондоне, потому что он не докладывал, не сказал: «Между прочим, ты поедешь в аэропорт, а я смотаюсь на север повидать сына». А не сказал он потому, что вообще не говорил ей про Натана. Многовато грехов и недомолвок в таком свежем браке, где секретов вообще быть не должно. И понятно, даже если б она знала, что он в поезде до Кингз-Кросс, это было бы не важно: его не было в этом поезде. Вы едете не туда. Башка трещит. Если слишком много думать, Джексон станет очень скучным.

Со дня знакомства они почти не расставались. Само собой, она каждый день ходила на работу, но в обеденный перерыв они часто встречались в Британском музее. После иногда бродили по залам, и Тесса рассказывала ему о выставках. Она была куратором: «В основном Ассирия», — сказала она при знакомстве. «Ну, для меня-то это все китайская грамота», — вяло пошутил Джексон. Словно волк на овец устремился Ассур.[122] Даже ее экскурсии по ассирийскому куску экспозиции Джексона особо не просветили. Наверняка есть слово получше, чем «кусок». «Отдел», наверное? «Ассирийский отдел» — нет, плохо, звучит как бюрократическая ниша в аду.

Невзирая на тщательно сформулированные разъяснения Тессы, про Ассирию он по-прежнему толком не понимал — ни «где», ни «что», ни «когда». Вроде бы она как-то связана с Вавилоном. При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе. Не песня «Бонн М»,[123] а 136-й псалом. Мы вспоминали Сион, вспоминали песнь нашу, ибо как нам петь песнь Господню на земле чужой? Песнь изгнания. Но ведь все мы в изгнании? В сердцах своих? Слезливость одолела? Похоже на то.

Трудно было усваивать новую информацию, потому что мозг замусоривали горы старой и бесполезной. И вот ведь странно: единственное, что осталось со школы, — стихи, хотя тогда он в них, пожалуй, почти и не вникал. Вдоль Ла-Манша, буйным мартом, тащит груз британец валкий, залепивший грязной солью и трубу свою, и тросы.[124]

Он хранил ее фотографию в бумажнике вместе с фотографией Марли, но бумажник пока не нашелся. Джексону хватило бы одной черты — карих глаз с длинными ресницами, красивого прямого носа, изящного уха, — однако нормальный портрет не складывался. Получался Пикассо, а не Вермеер. Надо было изучать Тессу пристальнее, чаще фотографировать, но она стеснялась и, едва замечала объектив, заслоняла лицо рукой и смеялась: «Нет-нет-нет! Я ужасно выгляжу». Она никогда не выглядела ужасно — даже поутру, только проснувшись, она казалась совершенством. Трудно поверить, что из всех мужчин на земле она выбрала его. («Очень трудно», — соглашалась Джози.)

Объективный, искушенный голос говорил Джексону, что его облапошила любовь, еще не закончились пьянящие весенние деньки отношений, когда в саду сплошные розы и цветенье. Любовь, как роза, окровавлена. Нет, не то. Красная. Любовь как роза, роза красная.[125]

— Зелен ты еще, — сказала Джулия. — И суждения твои зелены.

— И что же сей идеал между женщин в тебе нашла? — спросила Джози. — Ну, кроме денег.

— Так сколько же ей лет? — спросила Джулия в нарочитом ужасе.

— Тридцать четыре, — здраво ответил Джексон.

— Да ты ее из колыбели умыкнул, — сказала Джози.

— Фигня на постном масле, — ответил Джексон.

— Ты в курсе, что влюбленность — форма безумия, да? — спросила Амелия. («Значит, у нас, вероятно, folie à deux»,[126] — расхохоталась Тесса, когда он ей рассказал.)

Амелия некогда (страшно вспомнить) была влюблена в Джексона. Надо позвонить Джулии, узнать, как прошла у Амелии операция. А вдруг она умерла? Джулия будет безутешна. У кровати стоял телефон, но для звонков нужна кредитка, а кредитка в бумажнике. Если у него бумажник Эндрю Декера, значит, у Эндрю Декера — бумажник Джексона? Бумажник Эндрю Декера был почти пуст — старые водительские права, десятифунтовая банкнота. Путешествует налегке. Может, он тоже где-то в больнице?

Фотография в бумажнике — единственный портрет Тессы, что у него был; снят на Джексонову камеру одним из случайных свидетелей их поспешной свадьбы, и хотя условия благоприятствовали, она все равно пыталась отвернуться от объектива. А теперь и этого снимка нет. Ни бумажника, ни «Блэкберри», ни денег, ни одежды. Рожден нагим, возрожден нагим.

— Мы же почти друг друга не знаем, — сказала она, когда он сделал предложение.

— Ну а брак на что? — спросил Джексон, хотя его брачный опыт скорее доказывал обратное: чем дольше они с Джози были женаты, тем меньше понимали друг друга.