Жди меня

Граф Стеблов поблагодарил его за содействие, но внес свои коррективы в предложенный полковником план, а именно заявил, что выступление отряда должно состояться не завтра, а самое позднее через два часа, а еще лучше через час, и что, помимо расторопного молодого офицера, в погоню отправится он сам, граф Алексей Иванович Стеблов, поскольку дело сие поручено государем лично ему, и он не успокоится, пока собственноручно не доведет упомянутое дело до успешного завершения.

Возразить было нечего, и Шелепов незаметно для графа сделал Федору Дементьевичу большие глаза и сокрушенно развел руками: ничего, мол, не попишешь.

Отряд, состоявший из полутора десятков верховых драгун, молодого поручика Жарова и санного возка, в котором ехал закутанный в шубу граф Стеблов, выступил из города спустя три с половиной часа, то есть, фактически, на ночь глядя. Поручик Жаров перед отъездом был вызван полковым командиром и имел с ним непродолжительную, но весьма содержательную и любопытную беседу, в ходе которой полковник Шелепов подробно проинструктировал его по поводу того, что ему, поручику Жарову, надлежит делать, а чего, напротив, следует всеми силами избегать. Выйдя от полковника, поручик имел несколько озадаченный и вместе с тем загадочный вид, а по губам его то и дело пробегала неопределенная улыбка.

С наступлением темноты отряд, несмотря на неудовольствие графа Стеблова, остановился на ночлег в деревне, расположенной всего в десяти верстах от города. От старосты были получены верные сведения, что экипаж княжны Вязмитиновой проезжал здесь, держа путь в сторону Москвы, и что было это вчера утром. Таким образом, погоня была на верном пути, хотя и отставала от преступной княжны почти на двое суток.

Глава 14

Это случилось уже после того, как они, не останавливаясь, миновали Можайск и проехали Бородино. Заваленное трупами и обломками оружия, заснеженное Бородинское поле являло собою страшное зрелище. Это было царство воронов, которые во множестве сидели здесь, выкапывая из-под снега свою ужасную пищу. Мария Андреевна проехала мимо, крепко зажмурив глаза, и открыла их, только когда сидевший рядом с нею Лакассань уверил ее, что поле сражения осталось позади. Даже француз, с пугающим равнодушием относившийся к смерти, теперь выглядел непривычно задумчивым и подавленным: очевидно, удручающее зрелище оказало воздействие даже на его холодный ум профессионального убийцы.

Лошадьми правил Огинский. С того момента, как его предательство было раскрыто, и Лакассань при княжне отхлестал его по щекам, пообещав подробнейшим образом обрисовать Мюрату все тонкости его двойной игры, пан Кшиштоф не проронил ни слова. Даже когда к нему обращались, он продолжал хранить угрюмое молчание, с размеренностью автомата выполняя возложенные на него Лакассанем обязанности кучера, конюха и лакея. Он напоминал Марии Андреевне больное животное; впрочем, жалости к этому подлецу она не испытывала. Дни его были сочтены - так же, как и ее. Несомненно, она была жива лишь до тех пор, пока Лакассань нуждался в ней, как в своеобразном пропуске при передвижении по территории, где в любую минуту можно было встретиться с разъездом русской конницы.

Мало-помалу княжна начала привыкать к мысли о неизбежности собственной смерти. Вид усеянной окоченевшими трупами заснеженной обочины немало этому способствовал. Когда-то все эти люди тоже были живыми, любили кого-то и лелеяли какие-то свои надежды и мечтания. Теперь же они превратились просто в пищу для стервятников, и княжне все чаще приходило в голову, что участь старого князя Александра Николаевича, без церемоний зарытого в саду уланами капитана Жюно, скорее всего, покажется завидной по сравнению с тем, что поджидало ее в ближайшем будущем. Никакого плана побега у нее по-прежнему не было: Лакассань все время находился рядом, не расставался с оружием и, казалось, никогда не спал.

Сумерки застали их в заснеженном лесу. Огинский свернул с дороги и принялся распрягать лошадей. Верховые лошади, на которых он и Лакассань ехали до встречи с княжной, бежали следом за каретой, привязанные поводьями к запяткам. Пока пан Кшиштоф возился, ломая сучья для костра, Лакассань вынес из кареты изрядно полегчавший погребец со съестными припасами и развернул его прямо на снегу.

Княжна стояла в сторонке, равнодушно наблюдая за его действиями. Есть ей совсем не хотелось: перед глазами все еще стояли страшные картины смерти и разрушения, а в ноздрях, казалось, навечно застрял ужасный запах гари, которым насквозь пропиталась карета в сожженной дотла Москве. Лакассань сидел на корточках над погребцом, пытаясь разделить на троих жалкие остатки еды. Огинский занимался костром: взявшись обеими руками за конец огромного соснового сука и наступив ногой на его середину, он пытался переломить упрямую деревяшку, которая выгибалась дутой, но никак не желала ломаться.