Жди меня

Приговор был окончательный и не подлежал обжалованью: Бухвостова следовало немедленно устранить. Следующей на очереди была княжна Вязмитинова, что тоже не сулило особенных осложнений; а уж потом, устранив все помехи на своем пути, Лакассань намеревался вплотную заняться Огинским. Ему давно пора было возвращаться к Мюрату - с поляком или с его головой в седельной сумке, безразлично.

Расставшись с княжной у городской заставы, Лакассань, как уже было сказано, отправился в трактир - не в тот, где квартировал Огинский, а в другой, попроще, подешевле и погрязнее, - и снял там комнату, окно которой выходило на задний двор с помойкой, а дверь открывалась на узкую галерею, нависавшую над темноватым обеденным залом. В комнате неистребимо пахло щами, а сквозь эту удушливую кислую вонь пробивался другой запах, подозрительно похожий на аромат коньяка. Лакассань за время своего пребывания в России уже успел хорошо изучить этот запах и понял, что напрасно насмехался над истерзанным клопами Огинским - здесь этих кровопийц наверняка было намного больше, чем в комнате пана Кшиштофа. Впрочем, это не имело никого значения: Лакассань вовсе не собирался задерживаться в этом клоповнике надолго.

Отобедав у себя в комнате, Лакассань вышел в город и наведался в оружейную лавку. Приказчик, услышав французский акцент, принялся коситься на него с таким подозрением, что Лакассань не рискнул делать здесь покупки и ушел с пустыми руками, хотя и разглядел на стене за спиной у приказчика пару недурных с виду клинков. Пистолет не годился для задуманного им дела: в этом городишке не было ни таких глухих уголков, ни настолько людных мест, где, выстрелив среди бела дня в человека, можно было бы остаться незамеченным и благополучно скрыться. Стрелять в доме у графа было нельзя по тем же причинам. Оставались лишь острая сталь да ночная тьма, а поскольку Бухвостов не имел привычки в одиночестве бродить по ночным улицам, то Лакассаню волей-неволей пришлось задуматься о том, чтобы нанести графу визит.

Прогулявшись до моста через узкую речку, названия которой не знал и знать не хотел, Лакассань немного постоял там, опершись о перила и задумчиво глядя вниз, на стремительно бежавшую куда-то желтоватую от осенних дождей мутную воду. Здесь, на мосту, с ним приключилась неприятность: он уронил в воду свою щегольскую трость, которая тут же пошла ко дну. Вокруг никого не было, но Лакассань все равно постарался придать происшествию видимость несчастливой случайности, поскольку где-нибудь в прибрежных кустах все же могла обнаружиться пара любопытных глаз. Теперь, когда единственная улика пошла ко дну, ничто более не связывало его с убийством в доме Зеленских. Конечно, это было весьма слабое утешение: здесь, в России, да еще в разгар войны с Францией, одного свидетельства княжны Вязмитиновой было бы достаточно для того, чтобы им занялись вплотную. А там...

О том, что будет с ним в таком случае, Лакассань думать не стал. Равнодушно пожав плечами, он плюнул в воду и пошел прочь с моста. Он знал, что смерть его, скорее всего, будет насильственной, и давно свыкся с этой мыслью. Смертельный риск уже утратил для него всякую остроту; он шел в бой с холодным равнодушием, со скукой даже, как мальчик, несколько часов подряд игравший сам с собой в орлянку и вопреки здравому смыслу и собственному желанию продолжающий это совершенно бессмысленное, набившее оскомину занятие. Мальчику уже безразлично, выпадет орел или решка, но он продолжает с тупым упорством подбрасывать и ловить монетку, следя глазами за тем, как она вертится в воздухе.

Странный народ эти русские, думал он, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не увязнуть в грязи. Попробовал бы кто-нибудь из них вот так разгуливать по одному из наших городов, резать среди бела дня лакеев и охотиться на генералов! Да он и шагу не успел бы ступить, как оказался бы один на один с остроумным изобретением доктора Гильотена. А здесь... Да приведи сюда роту гренадер и скажи, что это труппа французского театра из Петербурга, - поверят каждому слову, забросают цветами! Странный народ. Сначала поклоняются тебе, как кумиру, потом норовят поднять на вилы, а потом снова принимаются лизать тебе пятки. Как животные, право слово.

Он слегка поморщился, вспомнив о княжне. Она действительно была опасна, и ее надлежало как можно скорее убрать. Княжну было жаль, потому что она была не только опасна, но и чертовски хороша. Она была одной из тех очень немногих людей, которые хотя бы отчасти примиряли Лакассаня с остальным родом человеческим. Но по злой иронии судьбы именно на таких людей ему, как правило, и приходилось охотиться, поскольку лишь они чего-то стоили в этом лживом порочном мире. Только они могли считаться достойными противниками, и только их опасался, с ними одними считался баловень фортуны король Неаполя, личный друг императора и командир его кавалерии маршал Мюрат.