Жди меня, когда небо окрасится в розовый

– Какой вообще смысл в том, что я делаю? Если буду дружелюбной – а я пыталась такой быть, – моя улыбка не принесет результатов, как бы я ни старалась с кем-то сойтись. Счастливые мысли будут бесполезны, ведь людям постоянно нужно что-то еще и они будут кричать недовольно в мое наигранно радостное лицо, которое стремительно будет терять яркость, а всё, что я буду слышать, – это эхо в своей голове. Мне нельзя уже просто взять и измениться. Пыталась до этого, правда. Однако ничего хорошего не вышло. Наоборот, мне стало только хуже. Давным-давно дружила даже с кем-то… Да вот только им не нравилась я. Они это скрывали, продолжали со мной общаться, как бы из вежливости. Так они страдали, и я со временем это поняла. От этого мне было ужасно больно. Не хотела я, чтобы кто-то страдал, но и сама страдать не желала. Потому пришлось всех бросить и стать такой, какой ты меня видишь сейчас. Истинной мной. Считай это откровением.

Я потерял дар речи. Мой рот непроизвольно раскрылся, но, глядя на понурое лицо Мирай, слова высыхали на языке, и сказать что-то не представлялось возможным. Мирай, казалось, это поняла и поэтому враз улыбнулась, схватив меня за руку.

– Долой тревогу! – воскликнула она. – Спасибо, что выслушал. Мне больше некому было это рассказать. Можешь ничего не говорить, по твоим глазам и так всё ясно. Давай поговорим о чем-нибудь более абстрактном, высоком, что ли.

– Э-э-э… хе-хе, о чем, например?..

В тот момент я отчаянно думал, как же неловко выгляжу со стороны сейчас.

– Наша любимая литература, например! – ответила Мирай. – Вот как думаешь, почему многие поэты используют в своих работах кучу образов, метафор, сложных слов? Вот представь: поэт, который любит использовать простые и прямые слова для описания счастья и печали. Что ты можешь сказать о таком?

Разговор наконец повернул в правильном направлении. Мне стало заметно легче шагать рядом с возлюбленной. Язык расплелся сам по себе, и меня уже было не удержать.

– Хм. Наверное, ему просто хочется, чтобы его стих поняли как можно больше людей. Поэты, которые используют витиеватый язык и сложные приемы с обилием художественных нюансов, зачастую такие же, как и этот простой. Они оставляют читателю простор для поиска собственного смысла, но в душе наверняка хотят, чтобы их творение поняли так, как понимают его они. Думаю, еще им просто легче выплеснуть все эмоции и мысли в такой «загадочной» форме. А простой поэт – это, как мне кажется, человек, уже обессиленный в слове, он уже кучу раз пытался самовыразиться, перебирая сотни, а то и тысячи различных способов, но это не давало нужного эффекта. Он перепробовал многое, так что в итоге пришел к максимально простому стилю, дабы его уже наконец-то услышали.

– Довольно мрачное представление, но занимательное. Мне нравится! Я по натуре своей меланхолик, да грустить не люблю. Только такие рассуждения мне интересны. Забавно, да?

– Человек сам по себе противоречив. Это нормально. Тем более для нашего с тобой возраста, когда мы уже не дети, но еще и не взрослые. Кстати, почему ты перешла на поэзию?

– Не знаю, делала ли это твоя Мирай из другого мира, но Мирай этого когда-то писала стихи.

Эта новость неслабо меня удивила.

– Серьезно? Такого я не припомню.

– Год назад, два… Где-то так. Какие-то даже сохранились у меня в заметках. Хочешь, поищу, зачитаю?

– А давай! Мне даже интересно стало.

Я пододвинулся к ней и незаметно подглядел в экран телефона.

Мирай нашла заметки, зашла в них и пролистала вниз. Там, по идее, должны были находиться ее стихи, но вместо них светились ряды темных квадратов, все как один подписанные «Я буду услышана». И количество их пугало так же сильно, как вероятный масштаб каждого из них – скорее всего, они все были заполнены до ограничения. Что это – непонятно. Завидев первые предложения каждой ячейки, я склонялся к тому, что они все были забиты одной лишь этой фразой – «Я буду услышана». И тело в одночасье обдало холодом, точно оно окунулось в Ледовитый океан.

– Хотя знаешь, Рэй… – Голос ее дрожал. Она определенно не хотела, чтобы я видел это. – Я вспомнила, что удалила их все. Прости.

Я сделал вид, будто и не заметил ничего.

– Да?.. – Хотя мой голос тоже не был уверенным. – Ничего страшного! Ты же их давно писала?

– Да, давно… – Она отрешенно уставилась в белую землю.

«Заметки имеют свойство изменяться, – рассуждал я про себя. – Если она писала стихи давно, еще не значит, что это она писала тоже не вчера. Она удалила стихи, но заменила мрак, оставшийся после стирания, тем, что я увидел. Жуть какая…»

– Ясно. Ну и ладно! Давай тогда сходим в парк?

– Давай.

И всё с тем же отрешенным взглядом она пошла бок о бок со мной к назначенной точке.

Всю оставшуюся прогулку мы пытались отойти от той самой неловкости. В конце концов мы разошлись через час, оба – со странным ощущением пустоты внутри.