Жди меня, когда небо окрасится в розовый

– Нежнее?.. А ты с ней достаточно нежен?

– Что за тупые вопросы?

– Хе-хе-хе. Забей. А она действительно ничего так. Повезло тебе, камрад!

– Идите куда шли. Нам и без вас хорошо.

– Ладно-ладно, веселитесь, голубки. Мы всё равно по делам шли. За костюмом для Гарри на сходку по LokuYao.

– Это та самая онлайн-игра про самураев?

– Да, она самая, – подтвердил Гарри.

– Ну и катитесь к черту тогда, господа! – как бы в шутку послал их я.

– И тебе не скучать!

И они оба растворились в городском шуме, покуда мы с Мирай продолжили болтать о своем.

Со дня нашего знакомства минуло две недели. На пороге переминался новый месяц, последний в ежегодном цикле зимы. Мороз, однако, ни на один день не терял своего потенциала, и всё время температура не поднималась выше четырнадцати. Хотя я слышал, что в более северных странах температура может достигать и отрицательных значений шкалы Фаренгейта. Даже не сомневаюсь в этом. В конце концов, когда-нибудь я слетаю в Канаду, а там уже всё точно узнаю.

Воздух в тот день ощущался много свежей, чем во все предыдущие. Мы с Мирай не знали, с чем это было связано, но дышалось очень хорошо. Легкие ликовали с каждым вдохом. И ослепительно чистое небо было чище обычного. Оно было наичистейшим. Ледяная гладь отражала мириады солнечных лучей, и ничто не могло помешать их пляскам.

Это воскресенье было особенным не только из-за погоды. Именно в тот день у нас с Мирай завязался очень важный разговор, в котором она раскрылась мне впервые.

Это произошло случайно. Мы – уже вечером – сидели в парке и просто болтали на непринужденные темы, как вдруг Мирай начала без умолку плести языком. Всё такие же пустяки, но только она не замолкала, и только о себе самой. Она говорила, что часто в школу приходит не причесавшись, что иногда, бывает, забудет какой-нибудь учебник или же не выспится как следует. Из-за этого она прослыла в школе неряхой. Откровенно заявила мне это так, будто между строк должна была вставить что-то вроде: «Ну и дура же, да?» – но почему-то не вставила. Мирай говорила-говорила о своих буднях, рассказывала забавные ситуации, которые касались ее одноклассников, но в которых никогда не было ее самой; нахваливала или хаяла учителей, опять же без слова о себе, а в контексте других учеников; комментировала еду в школьной столовой, вновь возвращалась к учителям и признавалась, не без гордости, в успехах по учебе, при этом тут же спохватывалась со словами, что ей, мол, осточертело роптать на свою успеваемость. Так же быстро Мирай переходила к своей семье и рассказывала о родителях. Об отце, который расстался с матерью и переехал в Россию; некие подробности о матери, которые мне показались не слишком интересными.

Со временем монолог о всяких мелочах вдруг иссяк, и непонятно было, чего ждать дальше. Мирай глядела на меня отрешенно, со слегка приоткрытым ртом. Она будто хотела мне что-то сказать. Что именно – я не совсем понимал. Но было чувство. Этим взглядом Мирай как будто бы посылала мне сигнал, в котором четко сформулировала то, чего она ждет. И тут меня неожиданно осенило. Я тщательно прошелся по коридорам памяти и выудил оттуда всю известную мне информацию о Мирай Прайс. И пришел к удручающему выводу.

Неряшливость, характерная для Мирай, была вызвана далеко не ленью. Она точно знала, кем является. Среди тысяч слов ее монолога я выделил несколько примечательных особенностей. Первая – у Мирай явные проблемы с самооценкой. За весь рассказ о своей повседневности, на удивление, она затронула себя лишь пару раз, что нездорово. Вторая – у нее проблемы с одноклассниками, да и в целом с социумом. В ее интонациях при повествовании об учениках класса явственно слышались нотки чинного возвышения. Как будто она принижала себя перед ними; они всегда лучше во всём, независимо от их характера и личности. И вероятно, сами эти одноклассники не горели желанием общаться с Мирай, и нелюбовь к ней подспудной злобой прорывалась наружу язвительными шутками и, скорее всего, даже физическими задираниями. Возможно, дело было в ее успеваемости, а иначе почему она так брезгует о ней говорить?

Это всё, что я смог понять, пока сидел рядом с отрешенной подругой. Она хотела поделиться со мной большим. Хотела рассказать о том, что сжигает ее душу, ведь по глазам это было видно. Но почему-то не могла. Скорее всего, не могла раскрыться и другим тоже, возможно – даже собственной матери. Вернее, другим не хотела, силилась как можно глубже закрыть в себе свои проблемы. А вот мне показать себя настоящую она очень даже хотела. Да вот только опять же почему-то не могла. И всё, на что она была способна в те минуты, – это смотреть на меня невидяще и смиряться с невозможностью вымолвить хоть слово. Однако возможность-то была. Ей как будто просто не хватало сил на это. Я ни в коем случае не хотел бы сделать ей хуже. Я хотел попросить довериться мне, ведь, ей-богу, чувствовал, что она желает именно этого.

– Послушай, Мирай… – начал было я.

– Да? – тут же оживилась она.