Прошло, наверно, три года, и черт меня дернул приехать.Я много страдал, я думал – меня не узнать в лицо...И встретился на тротуаре с глухим деревянным смехом,С хитрым стуком подметок —Словом, с ее отцом.Он постарел и согнулся, но видел еще отлично.Он встал поперек дороги, и на его лицеВыстроились в порядке все чувства, коим приличноБыть в удрученном отце.Я был благородным жестом введен в его старую крепость.Дом разрушался. Глухо, по-старчески били часы.Дочь его, как живая, глядела с большого портрета,На кончике стула, как мертвый,Сидел единственный сын.Старик рассуждал о прошлом,Он где-то выведал даже,Как плохо мы пили и ели,Как нам жилось и спалось.Чем я становился суше,Тем он умильней и глаже.И было мне непонятно, что на него нашло.Тогда я вспомнил про сына:«Так вот причина радушью!Пусть я расскажу побольше,Пусть сын разглядит порок.– Гляди на него и бойся продать ему свою душу,Гляди на него и бойся переступить порог!»И сын молчал и боялся.Я встал и надвинул шапку.Девчонка мне улыбалась так, что больно смотреть.Я вспомнил ее живуюИ сгреб со стены в охапку:«Довольно!Какого черта висит здесь ее портрет?»Только у самой двериЯ поглядел на сына:И этот унылый заморыш – брат своей сестры?О, будь в нем хоть капля жизни,Я б разогнул ему спину.Я б вывел его из домуИ дверь бы за ним закрыл.Но дверь наотрез замкнулась.Дом заскрипелИ замер.На лестнице пыль и темень, я долго искал огня.И сверху раздался топот,И вновь загремели замками.Нет, я ошибся в мальчишке – он догонял меня!
4
Сейчас наш поезд трясетсяГде-то под Кустанаем...Мальчишка уснул на полке.А я вспоминаю отца:Он скоро умрет от удушья,И дом четырьмя стенамиСомкнется и с грохотом рухнетНа труп своего творца.1935