Жди, за тобой придут

— Ты обрёл свободу, Костик. Но стать свободным и научиться жить на свободе — это далеко не одно и то же…

Первое потрясение от встречи с окружающей действительностью он испытал в тот же вечер.

После ухода Веры Алексеевны Костя решил прекратить своё затворничество.

Добравшись до Пушкинской площади, он вылез на поверхность, потоптался пару минут на «пятачке влюблённых» у ног поэта и неторопливо двинулся по Тверской, тогда ещё именовавшейся улицей Горького, в сторону Кремля.

Улица и перемещавшийся по ней народ выглядели заурядно и привычно. Костя стал потихоньку расслабляться и, в конце концов, полностью отдался потоку собственных мыслей.

Поглазев немного на полутёмные витрины книжного магазина «Москва» и дойдя до следующего за ним перекрёстка, Костя решил сменить сторону улицы, чтобы у Манежной площади повернуть направо и войти в Александровский сад.

Сумерки сгущались. Вот-вот должно было включиться ночное освещение, и именно его отсутствие в этот час делало окружающий пейзаж, несмотря на всю его будничность, каким-то таинственным и совершенно не московским. Небо плавно и безмятежно перемещалось из сине-голубой части видимого спектра в неразличимый для глаза высокочастотный ультрафиолет. Дома постепенно теряли свои краски, а их евклидова перпендикулярность относительно асфальта начинала выходить за рамки классической геометрии.

Пространство как будто бы меняло свои имманентные параметры, отчего дороги и тротуары делались продолжением строений, а те, в свою очередь, превращались в некие причудливые вздыбливания на земной поверхности, подобные гигантским океаническим цунами, неожиданно застывшим на пике их циклопического формирования. Машины походили на смешных торопливых животных, снующих туда-сюда в поисках пищи. А люди превратились в исхудалых, облысевших сусликов, трансформировавших своё задумчивое прямосидение в не менее задумчивую и озабоченную прямоходячесть.

Костя с интересом регистрировал все эти неожиданные наблюдения в своей голове, однако ни сам факт их возникновения, ни их гротескность его не настораживали.

Скачок произошёл именно в тот момент, когда зажглись уличные фонари. Костя как раз поравнялся с памятником Юрию Долгорукому и в течение нескольких секунд никак не мог определить, что же такое до боли знакомое этот мужественный всадник ему напоминает.

Неожиданная вспышка света прервала его ассоциативный ряд. Частичному оживлению красок сопутствовал эффект, с трудом вписывающийся в законы физики: всё движение на улице Горького внезапно застыло, пропал звук, и Костя кожей почувствовал приближение смертельной опасности.

Он обнаружил, что стоит посередине проезжей части, в каких-нибудь двадцати метрах от огромного самосвала, из-за лобового стекла которого выглядывает скованное нечеловеческим ужасом лицо водителя.

Оказалось, что, пока Костя пытался соотнести образ основателя Москвы с некоторыми туманными аналогиями из своей памяти, его тело начало неосознанно двигаться в направлении памятника. И, если бы не своевременное вмешательство «из-за кулис», все неминуемо завершилось бы летальным исходом.

Выяснилось, что грузовик не был абсолютно неподвижным: он перемещался в Костином направлении, но с такой скоростью, что, останься Костя стоять на месте, непосредственный контакт с бампером самосвала произошёл бы, дай Бог, к следующему утру. И, тем не менее, какая-то необъяснимая внутренняя сила заставила Костю в два могучих прыжка преодолеть расстояние от его первоначальной позиции до тротуара.

Как только он приземлился на бордюр, невидимый оператор этого шоу снял свою программу с «паузы» и вернул проигрыватель в положение «play». Включился звук, самосвал, истошно сигналя, пронёсся мимо, и в Костины уши снова влился монотонный гам уличного движения и хаотические реплики случайных прохожих.

Опасность прошла стороной, после чего визуальный мир восстановился в своей классической форме, сделавшись таким, каким Костя привык его видеть. И всё же что-то в окружающей обстановке непередаваемо изменилось. Возникла странная отчуждённость, сопровождавшаяся ощущением нереальности происходящего.

Улица Горького, со всем, что на ней было, превратилась вдруг в огромный кинозал под открытым небом. И хотя до стен домов, до стоявших на тротуаре машин, до фонарных столбов, светофоров, мусорных контейнеров и людей можно было дотронуться, чувство абсолютной невещественности всех этих фантомов и тотальной обманчивости собственных ощущений, сделалось необыкновенно острым.

Самое забавное заключалось в том, что никто из зрителей, казалось, понятия не имел о том, что происходящее вокруг не есть действительность.

Поравнявшись с «Националем», Костя принялся внимательно рассматривать каждую из аккуратно припаркованных у отеля иномарок, которые ощутимо контрастировали со скромной палитрой сновавших туда-сюда «Жигулей», «Волг», «Москвичей» и куцых «Запорожцев».