Ждите, я приду. Да не прощен будет

С год назад Оелун с мужем охотилась в верховьях ручья и помнила, что через два дня пути ручей уйдёт в густые хвойные перелески, почти не посещаемые людьми. Только в осеннюю пору там объявлялись охотники, но для скота в густых перелесках пастбищ не было, и вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что Оелун с сыновьями укроется здесь. Помнила она и то, что в одном из крутояров, в верховье ручья, во время половодья вода вымыла просторную пещеру. Но последние годы большой воды не было, пещера просохла и вполне могла укрыть её с детьми. Они ночевали с Есугеем в этой пещере. Туда-то, в верховье ручья, она и спешила. Опасно было встретить случайного путника или табун, который перегоняют с пастбища на пастбище. В этом случае её усилия скрыть следы рушились. Оелун, как только поднялось солнце, хотела было затаиться меж холмов, переждать день, однако решила: «Нет, остановка — опасна».

Она поступила по-иному.

Оелун подозвала Темучина и, чтобы не слышали младшие дети, сказала:

— Скачи вперёд и смотри внимательно. Нас не должен увидеть ни один человек. Ежели заметишь кого-нибудь в степи, сразу возвращайся.

Когда жизнь разворачивается круто, дети взрослеют не за годы, не за дни, а за часы. Вчера, сидя у очага, который их заставили бросить, Оелун отметила, что во взгляде Темучина объявилась незнакомая ей раньше твёрдость. Ещё раз подумала: «Холодные, раздумчивые глаза Есугея». И это одновременно и обрадовало и огорчило её. Видеть в сыне силу хорошо, но, однако, Оелун больше обрадовали бы вспыхивающие в глазах сына искры радости играющего под солнцем жеребёнка. Кто, как не мать, знает, как коротко счастье детства, и Оелун огорчило, что на долю Темучина дней этих выпало совсем ничего, раз так отвердел и насторожился взгляд.

Пригнувшись к седлу, Темучин поскакал вперёд.

Коня — с тёмной, ярко выраженной полосой на спине — подарил ему отец. И он же дал ему имя — Саврасый. Конь слушался хорошо, понимая и с готовностью выполняя малейшее движение поводьев.

В отличие от низкорослых, мохноногих степных лошадей, Саврасый был высок, тонконог, с ладной, хорошо посаженной головой, неизменно гордой и высоко поднятой. В скачке он легко обходил любую лошадь. Но главным его достоинством было то, что он не дичился своего хозяина, как дичилось большинство лошадей, выросших на вольных пастбищах и сохранявших на всю жизнь чувство настороженности и недоверия к человеку. Саврасый был привязан к хозяину всем лошадиным сердцем. Когда представлялось возможным, он так и тянулся к Темучину, пытаясь подтолкнуть его боком или ухватить за плечо мягкими, осторожными губами. Темучин это знал и отвечал Саврасому любовью. Пройдут годы, и даже масть коня, гонимого по степи соплеменниками узкоплечего и большерукого, с рыжей головой мальчишки, будет объявлена священной и только лучшим багатурам, отмеченным всеобщим уважением, позволят скакать на саврасых конях[26].

Темучин скакал по степи, мерно раскачиваясь в седле и внимательно оглядывая окоём. Глаза отмечали то взлетающую с холма крупную птицу, то внезапно объявляющийся в ковылях одинокий куст или уходящую в сторону косулю, издалека приметившую всадника. Он был сосредоточен, наблюдал за степью, но это не мешало ему мысленно возвращаться к недавнему прошлому.

После смерти отца Темучин не сразу понял, что лучшие, счастливые его годы кончились и наступает другая жизнь, в которой счастье ему будет отмеряться скупой щепотью, а беды щедрыми жменями.

У их юрты по-прежнему стояли те же нукеры, что и при отце, но он приметил — исчез один из них, затем другой, а однажды поутру он не нашёл вообще никого. Темучин хотел было сказать об этом матери, но увидел её хмурое, сосредоточенное лицо и промолчал.

«Самый верный нукер — это тень человека», — говорили в степи. А люди, что уж, люди слабы и слишком часто неверны. Они ищут сильного и уходят к нему от слабого. Так Темучин впервые узнал, что и ближние могут изменять. Ну да ему ещё предстояло столкнуться со многим, что раньше было неведомо.

Через неделю-другую после смерти отца, пробегая с такими же, как он, мальчишками мимо юрты Даритай-отчегина, он встретил его жену. Она шла навстречу, неся что-то на плече. Крупная, дородная, женщина шагала, как всегда, широко и быстро. Не было раньше случая, когда, вот так проходя мимо, она бы не остановила его и не сказала ласкового слова. Но тут вдруг она высоко подняла голову, словно разглядев что-то необычное в голубом небе, и прошла мимо, не заметив, хотя широкий её халат едва не коснулся мальчика. Темучин шагнул было к ней, но неведомое чувство удержало его. Кто-то из товарищей толкнул Темучина, и они побежали дальше по своим пустяковым делам. Однако ночью, лёжа под тулупом, он вспомнил о жене Даритай-отчегина, как в яви, увидел поворот её головы, сомкнутые губы, и острая обида обожгла его. Он понял, что уже видел такие же сомкнутые губы и у Даритай-отчегина, и у бывших нукеров отца, но не придавал этому значения.

У мальчика перехватило дыхание, и, чтобы не всхлипнуть, он зажал рот ладонью.