Ждите, я приду. Да не прощен будет

— Всем улусом кобылиц и баранов не собрать, разогнали по балкам! — закричал, брызгая слюной. — Сидишь, архи жрёшь...

Таргутай-Кирилтух не посочувствовал ему, но, напротив, выставив тяжёлый, котлом нависавший над глазами лоб, сам закричал в лицо нойону:

— Что ты про кобылиц и баранов орёшь. Скажи, сколько воинов у этой собаки? Сколько — десять, двадцать, сто?

Тут откинулся полог, и нойон Алтай выпалил, словно ударил в тугой бубен:

— Тысяча, может, и больше!

И он прискакал сюда. Не удержался.

При звуках неожиданного голоса Таргутай-Кирилтух нагнул голову. А нойон Алтай, вдвинув громадное тело в юрту, лающим вскриком повторил:

— Тысяча!

И, чего никак не ожидали ни Таргутай-Кирилтух, ни Сача-беки, навалился с ходу на хозяина юрты:

— Ты окружил себя нашими куренями, сел в центре улуса и думаешь, что средину ладони и злые зубы не укусят? Ничего. Темучин и тебя достанет.

Вот как повстречались трое, стоявшие над племенем. Чуть только дымом пахнуло, разом были забыты и старая дружба, и древние обычаи.

У Сача-беки задрожало лицо, но он, видно, перемог себя, с минуту смотрел потемневшими глазами на лающихся нойонов и вдруг ударил что было силы кулаком по колену.

— Хватит собачиться, — сказал сквозь стиснутые зубы, да так внушительно, что и Таргутай-Кирилтух, и Алтай замолчали. Знать, сильнее оказался Сача-беки и одного и другого.

Так оно и было.

Из всех нойонов тайчиутов Сача-беки был самым решительным и дерзким.

Теперь спрашивал он.

Уперев глаза в лицо нойона Алтана — желваки на скулах играли, — сказал:

— Тысяча, говоришь, тысяча? А ты их видел?

— Видел, — ответил Алтай, сбавляя голос. И добавил: — Шли мимо куреня. Считать я не считал, но сказать можно с уверенностью — тысяча.

— Ну и что? Мы соберём двадцать тысяч, тридцать и прихлопнем его, как слепня на крупе жеребца.

И он в другой раз ударил со всего маху по колену. Зло — видно было по покрасневшему лицу — подпёрло нойона под горло.

И хотя и сдерживал себя, но скрыть этого не мог.

Алтай, вовсе успокаиваясь, потёр лоб пухлой ладонью, сказал без гнева и даже без раздражения, но с досадой:

— Захотела лисица волком стать — коня за хвост поймала да зубы потеряла.

— Это кто лисица, кто конь? — качнулся к нему, вновь распаляясь, Сача-беки. — Темучин, что ли, конь, а мы, значит, лисица?

Но Алтай только взглянул на него. Ничего не ответил. Он уже пожалел, что приехал к Таргутай-Кирилтуху. Подумал так: «Говорил мне Даритай-отчегин, что не следует ехать к Таргутай-Кирилтуху, но я не послушал». А пожалел о приезде потому, что понял: Таргутай-Кирилтух и Сача-беки будут склонять нойонов родов собрать войско и ударить по Темучину. Себя они, конечно, оборонят, но Темучина только разозлят. Он уйдёт на земли кереитов и оттуда, набегами, будет громить окрайные курени тайчиутов. И подумал ещё, что и об этом говорил Даритай-отчегин.

«Ну, да ладно, — решил, не глядя ни на Сача-беки, ни на Таргутай-Кирилтуха, словно боясь, что прочтут его мысли, — отмолчусь, посижу здесь день-другой, а там вернусь к себе и обдумаю, к какому краю прибиваться».

Но так, как решил, не получилось.

К вечеру к Таргутай-Кирилтуху стали подъезжать нойоны из окрайных куреней. У коновязи к ночи стало тесно от чужих коней, а юрта нойона гудела от голосов.

Больше другого тревожило и пугало съехавшихся то, что никто толком не знал — чьи воины напали на их курени. Одни говорили, что это кереиты, другие считали — меркиты, заговорили даже о найманах и хори-туматах, которые якобы пришли от Байкала. Сача-беки закричал, перекрывая тревожный галдёж, что это Темучин. Но в это никто не хотел верить. Сача-беки прервали голоса:

— Откуда у Темучина столько воинов?

— Когда и где он их собрал?

И кто-то в наступившей внезапно тишине без крика спросил:

— А видел ли кто-нибудь Темучина?

Собравшиеся в юрте обратили взоры к Сача-беки. Тот неловко повернулся к Таргутай-Кирилтуху, посмотрел на Алтана и ткнул в него пальцем:

— Он сказал. Нукер от него прискакал в курень, передал, что Темучин напал.

Теперь взоры обратились к нойону Алтану. Тот поёрзал на месте, выдавил сквозь зубы:

— Даритай-отчегин видел Темучина, — мазнул взглядом по лицам, — он говорил...

И тут увидели всё, что Даритай-отчегина в юрте Таргутай-Кирилтуха нет.

И многие задумались: «Где же он?» И нехорошо в душах стало.

17

Темучин был уверен, что нойоны родов соберутся у Таргутай-Кирилтуха и начнут с лая, обвиняя друг друга. Но знал: сколько бы ни было пустого крика в юрте Таргутай-Кирилтуха, а нойоны договорятся объединить силы и пойти в угон за его отрядом.

Другого решения у них не было и быть не могло.

Темучин позвал Джелме и Субэдея к костру. Отпустил нукеров. Костёр Темучин разжёг сам чуть в стороне от костров воинов. Каждую ночь он велел разжигать как можно больше костров, с тем чтобы даже случайный человек, увидев в ночи разлив огней, сказал: «О-о-о... Большое войско стало...» И другим бы передал: «В степи объявилось множество воинов. Я видел стоянку. Огней было как песку в Ононе».