Ждите, я приду. Да не прощен будет

Всё складывалось так, как Темучин и задумал. К куреню Таргутай-Кирилтуха они вышли, когда на степь лёг первый снег. Накануне, у костра, Темучин сказал Субэдею и Джелме:

— В курень войдём не как воры, но как хозяева. Не думаю, что Таргутай-Кирилтух оставил в курене много воинов. Войдём и у ханской юрты поставим мой бунчук. Если нукеры и воины Таргутай-Кирилтуха ввяжутся в драку, рубить всех не щадя. Но если драки не будет, никого не трогать.

Наутро, едва над юртами поднялись первые дымы, отряд неспешным шагом вошёл в курень. У первой юрты женская рука приподняла полог, но ряды воинов были так спокойны и мирны, что, не почувствовав тревоги, женщина прикрикнула на залаявшую собаку и опустила полог.

На ханский холм с белой юртой на вершине первым поднялся Темучин. Остановил жеребца у коновязи. У юрты поднялись с кошмы, брошенной у стены, два нукера, нерешительно шагнули навстречу. Но рядом с ними, как из-под земли, выросла могучая фигура Субэдея и тут же объявился Джелме.

Нукеров обезоружили.

Темучин сказал им:

— Идите по куреню и соберите народ. Скажите: вернулся природный нойон Темучин и хочет говорить.

Повернулся к Субэдею:

— А ты, Субэдей, и ты, Джелме, вытащите из ямы вашего отца Джарчиудая. Я хочу его обнять.

Народ собирался медленно. Где-то громко вскрикнула женщина, враз залаяло с десяток собак, раздались удары, неразборчиво прозвучали мужские голоса, и тишина повисла над куренём.

Темучин, не входя в юрту Таргутай-Кирилтуха, расхаживал перед коновязью. Влажный, тяжёлый снег скрипел под гутулами. Из юрты нойона доносились детский плач, женские причитания, сдавленные голоса. Темучин морщился, ему хотелось откинуть полог юрты и крикнуть: «Замолчите, я пришёл не для того, чтобы воевать с женщинами. Это вы воевали с моей матерью».

Но этого он не сделал.

Заложил руки за спину, крепко сжал в пальцах рукоять плети.

Из-за юрт появились первые люди. Выглядывали с осторожностью. Ступали несмело. На лицах — страх.

Первыми к бунчуку, выставленному нукерами Темучина, вышли с десяток старух и женщин. Топтались на снегу, переглядывались настороженно.

Темучин по-прежнему ходил вдоль коновязи. Ждал. Лицо было сосредоточенно. И не знал он, что в эти минуты был до удивления похож лицом и всей повадкой на отца — Есугей-багатура.

Но в толпе, которая всё увеличивалась, сходство это заметили, и лица собравшихся чуть смягчились. Есугей-багатура помнили, и помнили по-хорошему.

У бунчука среди женщин можно было увидеть уже и стариков, да за спинами, сзади, и мужские лица объявились.

И тут случилось то, что резко изменило обстановку настороженности и страха на ханском холме.

Из-за юрт раздались оживлённые голоса, и разом на площадку у бунчука вывалило несколько человек. Темучин увидел: впереди других шёл заросший бородой, да так, что и лица не угадать, в драном халате, болтавшемся лохмотьями подола, крупный мужчина, которого поддерживал под руку Субэдей.

Ноги чернобородого скользили по снегу, разъезжались, и видно было, что они плохо его держат. И ежели бы не рука Субэдея, он, скорее всего, упал бы, не дойдя до бунчука.

Темучин вгляделся, узнал: Джарчиудай! Шагнул навстречу. Обхватил кузнеца за плечи.

Толпа у бунчука заволновалась, зашевелилась, загудела. Люди подступили ближе. И многие увидели руку Темучина, крепко лежащую на спине кузнеца, а под рукой, в драни сопревшего халата, голое тело с выпирающими рёбрами.

Толпа заволновалась ещё больше.

Темучин, за минуту до того не знавший, что сказать собравшимся людям, увидев, как качнулась толпа, и различив лица с широко распахнутыми глазами, полными сочувствия, нашёл вдруг слова.

Он взобрался на арбу, крикнул в толпу:

— Старые люди говорили в степи, что правда сильнее вихря — она всё сметает на своём пути. Вы знаете, как поступили с моим родом. Но я не буду разорять ваших юрт и не буду отнимать у вольных людей, что они накопили. Я возьму табуны и отары Таргутай-Кирилтуха, так как они принадлежали моему отцу.

Голос Темучина набрал силу.

— Тот, кто хочет пойти за мной, — пускай седлает коней и грузит арбы. Но я не хочу никого к тому принуждать, набивать на шею кангу. И ещё: за три дня пускай табунщики и хурачу сгонят к куреню табуны и отары Таргутай-Кирилтуха.

Он спрыгнул с арбы и, стоя на земле крепкими ногами, сказал:

— Всё. Так торжествует правда. Идите и думайте.

Через три дня от куреня Таргутай-Кирилтуха в степь устремились ревущие стада коров, верблюдов, табуны кобылиц и отары овец. Пастухи и табунщики гнали их к землям кереитов. С хрустом, по подмерзшей земле, катили бесчисленные арбы.

Такой олджи[47] Темучин ещё не знал.

Однако людей ушло с ним немного. Боялись идти в чужие земли. Да и он не понуждал никого. Но всё же, когда собрался уйти с Темучином кузнец Джарчиудай, за ним потянулись несколько семей.

Темучин на Саврасом, прикрытый с двух сторон Субэдеем и Джелме, шёл в конце обоза. И хотя опасности, что их догонят воины Таргутай-Кирилтуха, не было, он выстроил сотню клином, как если бы ждал нападения в любую минуту.