Ждите, я приду. Да не прощен будет

И это было правдой. Богатства Темучину были ни к чему. Отары овец, табуны кобылиц, белые юрты, дорогое оружие, развешанное вокруг очага, хурачу, склоняющие перед нойоном головы... Нет, он твёрдо шёл к намеченной цели. Она была для него дороже того, что люди считают богатством. Темучин без сожаления отдал военную добычу, и теперь войско его выступило в поход на земли меркитов, вооружённое длиннолезвенными китайскими мечами и с полными колчанами стрел с наконечниками для дальнего боя. Не было воина, который шёл бы за Темучином на хромом коне и с пустыми чересседельными сумами. У каждого был запас хурута и сушёного мяса на десять дней, и многие вели за собой двух, а то и трёх заводных коней. Нет, с таким нойоном во главе никто не сомневался в победе. А эта уверенность была, наверное, более грозным оружием, нежели мечи и стрелы. Во всяком случае, так считал Темучин. Накануне выступления, поддерживая веру в победу, он сказал перед туменами:

— Я, обдумывая поход, веду в сражение, но победу одержите вы! Каждый!

И, подняв плеть, ткнул рукоятью в стоящего перед ним, а затем указал на другого, третьего, десятого. И такая сила была в этом движении, такая убеждающая властность, что всадники невольно выпрямились в сёдлах.

Сейчас Темучин, как всегда чуть боком сидя в высоком седле, поспешал впереди тумена, утопив голову в воротник серого грубошёрстного шабура, перетянутого широким кожаным поясом. Шабур, да и вся воинская справа Темучина ничем не отличалась от одежды и вооружения его воинов. Он шёл на то обдуманно, считая, что только глупец может скакать впереди туменов, бахвалясь богатой одеждой и раззолоченным оружием. Мысли были заняты иным. Из-под низко надвинутого на лоб лисьего треуха внимательно и сосредоточенно поглядывали льдисто-холодные глаза. И ясно было, что они примечают не только всё окрест — степь, покрытую тающим снегом, редкие в этих местах перелески, поднимающиеся то тут, то там холмы и даже следы, пересекающие путь тумена, — но ещё и другое угадывалось в их глубине. Этим другим — то озабочивавшим, то просветлявшим взгляд — были думы о предстоящем сражении. Он, Темучин, всё сейчас делал впервые. Впервые вёл тумены за собой. Впервые под его началом были не только простые воины, каких он водил в земли тайчиутов, но и десятки природных нойонов, отношения с которыми надо было чётко определить. Наконец, он впервые должен был вступить в сражение не с сотней воинов, но с многотысячным войском. Ему было о чём подумать. Изменения в глазах меняли и лицо, так как глаза, и прежде глаза, выказывают на лицах огорчение и радость, печаль и озабоченность, как и всю остальную гамму человеческих чувств. Темучин о том знал и, не желая, чтобы окружающие видели его переживания, молча глубже и глубже упрятывал лицо в воротник шабура. Но со стороны казалось, что идущий впереди тумена спокоен, уверен в предстоящем и ему ни к чему ненужные разговоры с поспешающими вокруг него нойонами. Он бережёт силы для главного. Крупная фигура Темучина тяжело глыбилась на мощно и, казалось, без усталости идущем жеребце.

В своём плане нападения на меркитов Темучин не оставил для хана Хаатая и малейшей возможности на выигрыш сражения.

Темучин условился с Субэдеем, ведущим второй тумен, прийти к куреню хана Хаатая с разрывом в день.

В том был смысл.

Темучин понимал, что скрыть в степи два тумена невозможно, какие бы меры предосторожности он ни предпринимал, как бы ни таился по балкам и перелескам. Тысячи воинов провести через земли меркитов незаметно — нельзя. Кто-то увидит их обязательно. Увидят и сразу дадут о том знать Хаатаю. Хан меркитов поднимет в сёдла всех, кого может собрать, поведёт против обнаруженного тумена и станет в удобном месте. Когда один тумен завяжет сражение, подошедший позже ударит в спину воинам Хаатая. Такого удара — был убеждён Темучин — меркитам не выдержать.

Саврасый сбавил ход, и Темучин по запотевшим бокам жеребца, по участившемуся дыханию понял, что тот начал уставать. Он мог бы идти ещё, но Темучин знал, что уж если Саврасый запотел, то ещё больше устали кони воинов, и не стал медлить — остановил тумен. Да и не было нужды утомлять коней.

Всё шло так, как он задумал.

Темучин, будто не он минуту назад, ссутулившись, сидел в седле, перенёс ногу через высокую луку и, высвободив гутул из стремени, легко спрыгнул на снег. Талое снежное крошево вязко чавкнуло под подошвами. Темучин оборотился к нукеру, передал поводья, сказал:

— Расседлай и оботри. Дальше пойдём на заводных конях.

Он всё время держал в памяти путь, который должен был пройти тумен Субэдея, и считал, что времени на долгую стоянку нет. Только-только поменять коней и в путь.