Жду. Люблю. Целую

В антракте Ксения снова заговорила о Максе фон Пассау, и чем чаще она вспоминала имя человека, которого любила, тем мрачнее становилось лицо Игоря, к которому возвращалась выработанная годами осторожность. Он знал: Ксения просит невозможного. Специальные лагеря были учреждены в советской зоне и подчинялись НКВД, как и те, которые входили в систему ГУЛАГа, а значит, там действовали совсем другие законы, применялись иные методы. Бухенвальд и Заксенхаузен были приняты чекистами от нацистов словно эстафетная палочка. Условия содержания в них были отвратительные. Гораздо хуже, чем в лагерях в Советском Союзе. Знающие люди поговаривали, что трети узников ни за что не выжить в подобных условиях. От мыслей о скудном пайке, изнуряющей работе, ночах в переполненных бараках у Игоря сжималось сердце. Говорили также, что избыточную часть заключенных отправят в Советский Союз, где перераспределят по сибирским лагерям. Это при том, что большинство из них не являлись нацистскими преступниками, а просто априори считались врагами социалистического строя. Единственным их преступлением была принадлежность к социально чуждому классу: это были врачи, инженеры, преподаватели, журналисты, юристы и предприниматели, представители немецкой буржуазии.

«Он же антифашист! — возмущалась Ксения. — Как по отношению к такому человеку можно совершить подобную несправедливость?»

Но Игорь ничему не удивлялся. Макс фон Пассау был не единственным из таких людей, оказавшимся за решеткой. У представителей советской администрации была своя система ценностей и своя железная логика. Разве было ошибочным думать, что те, у кого хватало духу бороться с Адольфом Гитлером, также окажутся достаточно смелыми, чтобы противостоять Иосифу Сталину? Игорь не знал Фрайхерра фон Пассау, но Макс был и аристократом, и журналистом, а значит, человеком свободным. Не очень хорошая рекомендация в глазах Москвы.

Озабоченный, он поднялся с кровати и закурил сигарету. «Этот человек погибнет, если останется в лагере», — подумал он, глядя в черную пустоту ночи. Сильный холодный ветер раскачивал ветки деревьев. Зима обещала быть ужасной для всех. Заключенные просто перемрут от голода и холода в своих бараках, не говоря уж об инфекционных болезнях. Как же ему взяться за это дело, помочь его освободить? Новости из Заксенхаузена приходили редко. Переписка с заключенными не разрешалась, а многие прошения о свидании отклонялись без объяснения причин. Игорь знал, почему. Закон круговой поруки. Как и при всех тоталитарных режимах, штатским не разрешалось совать нос куда не следует.

Он снова вспомнил светлый взгляд Ксении, устремленный на него. Ее надежду. Ее веру. «Но я ведь не Мессия!» — подумал он, возмущенный тем, что был бессилен, несмотря на то, что обладал очень большими полномочиями. Он был приближенным генерала Берсарина, главного коменданта города, уважаемого человека, погибшего в автокатастрофе. Игорь был одним из его достойных преемников, но надо жить в Советском Союзе, чтобы понимать: заслуженный, обласканный вниманием герой в один момент мог рухнуть с пьедестала. Ни в чем нельзя быть уверенным. Игорь знал, что такое бессонные ночи, когда каждый боится услышать стук в двери, увидеть людей из НКВД со строгими лицами и черный «воронок» возле парадного входа. Как и миллионы соотечественников, он научился жить со страхом в душе, словно заблудившийся в зыбучих песках странник.

Откликнуться на просьбу Ксении означало совершить один из тех опрометчивых шагов, какие однажды совершают многие. Не нацисты первыми ввели ответственность людей за антигосударственную деятельность своих близких родственников. В Советском Союзе детей принуждали отказываться от арестованных родителей, супругов друг от друга. Большевики собирались отменить институт семьи в первый же год после революции. Ведь настоящие рыцари революции не должны иметь ни отца, ни матери. Славные революционные идеалы — вот их родители. Однако Сталин придерживался другого взгляда на семью и сделал ее коллективным ответчиком за поведение каждого из ее членов.

С другой стороны, а что ему было терять? Его жена и дочь теперь похоронены в братской могиле в Ленинграде. Есть сын Дмитрий, но ему уже двадцать четыре года, он взрослый, у него своя жизнь. Им обоим повезло: они выжили и дошли до Берлина. Никто из них не был серьезно ранен. Физически. Но не душевно.