Жду. Люблю. Целую

— Насильственное возвращение людей в Советский Союз — это и в самом деле непростительное преступление всех стран Запада, — заявил Кирилл, охваченный холодным гневом. — Сталин безжалостен. По возвращении на родину бывшие пленные и те, кто был в Германии на принудительных работах, сразу попадают в ГУЛАГ. Некоторые наивные возвращаются по своей воле, но те, с кем я разговаривал, не настолько глупы. Ты знаешь, что Сталин лишил русских военнопленных права получать помощь Красного Креста? Какой позор для страны! Эта страна отказалась подписывать Женевскую конвенцию. Все, попадая во вражеский плен, автоматически становились предателями родины. Боши относились к ним как к скотине, так же как и Сталин, который бросил их подыхать, как бездомных собак. В СССР терпят только мертвых или героев, которых могут держать на коротком поводке. Этот ужасный режим весь пропитан паранойей.

Ксения вспомнила серьезное лицо Игоря Кунина, она понимала, что он рисковал свободой и даже жизнью, спасая Макса. Она высоко оценила этот мужественный поступок своего друга детства, который согласился ей помочь.

— Я сделал свой выбор, — добавил Кирилл более мягко. — Я вернусь в Германию как официальный представитель ЮНРРА. Недавно назначили нового председателя — это Фиорелло ла Гардия. Я вхожу в состав комитета, отвечающего за техническую сторону помощи беженцам.

Ксения только покачала головой. Она знала, что международная организация United Nations Relief and Rehabilitation Agency[22], финансируемая в основном американцами, приходила на помощь миллионам узников. Не такой судьбы она желала своему брату, но Кирилл уже вырос и теперь принимал решения самостоятельно, мало интересуясь ее мнением. То же в свое время происходило и с Машей — после многочисленных ссор она ушла из дому. Нужно научиться отпускать поводья и позволить тому, кто стал взрослым, самому выбирать себе путь, даже если на этом пути он набьет себе шишек. «Некоторые жертвуют своими интересами, чтобы вернуть свободу другим», — подумала она, ощущая давящую боль в сердце.

Он смотрел на нее с беспокойством, от волнения у него взмок затылок.

— Им повезло, что ты будешь работать с ними, Кирилл Федорович, — сказала она с улыбкой. — Ты исключительный человек. Это я воспитала тебя таким.

У Кирилла отлегло от сердца. Он не хотел огорчать сестру, но ему необходимо было ее одобрение. Приблизившись, он приложил палец к ее губам, но улыбка Ксении оставалась печальной. Она сидела в кресле, одетая в черную юбку из шерстяного трикотажа и кардиган с перламутровыми пуговицами, этот наряд молодил ее. Кириллу показалось, что никогда еще он не видел ее такой беззащитной, но догадывался, что причина ее смятения была не в нем.

— Через пятнадцать дней я буду в Берлине, — начал он не без колебаний в голосе. — Могу я что-либо сделать для тебя?

Кровь прилила к ее лицу. Она резко встала.

— Абсолютно ничего. Этот город превратился в склеп. Не думаю, что я туда вернусь.

Он стоял так близко, что его тело загораживало от нее солнце. В ее взгляде было все одиночество мира. Почувствовав, что ее тайна может быть раскрыта, Ксения отступила на шаг, но Кирилл уже схватил ее за руку.

— Ты такая бледная, просто ужас! Что ты скрываешь? Ты больна?

— Вот еще! С чего бы это? — воскликнула она, стараясь вырваться, но Кирилл держал ее крепко, подтверждая этим, что он тоже может быть упрямым, как и она. Да, упрямства Осолиным было не занимать.

Внезапно ее стошнило. Она, с трудом оттолкнув его, побежала в ванную комнату. Внутренности выворачивало. Спазмы долго не прекращались. Наконец она выпрямилась, униженная и раздавленная. Дрожащей рукой ополоснула лицо. В зеркале отразилось встревоженное лицо Кирилла. Его серые глаза метали молнии. Он протянул ей полотенце.

— Значит, здоровая, говоришь, — сухо произнес он. — Я требую, чтобы ты сказала мне правду.

Она промокнула лоб, щеки, вдыхая свежий запах чистого полотенца и пытаясь привести мысли в порядок.

— Я не больна, Кирилл. Я беременна.

Если бы она не была такой слабой, она наверняка бы рассмеялась, увидев, как вытянулось его лицо. Он молча проследовал за ней в салон.

— Кто отец? — наконец мягко спросил он, и эта мягкость вызвала у нее желание расплакаться.

Она поняла, что боялась его упреков, осуждающего взгляда судьи, готового вынести приговор, всех этих нотаций моралиста, контролирующего жизни людей. Хуже того, она боялась, что брат будет презирать ее или стыдиться. Можно восставать против обыденности, как Ксения Федоровна, идти не по проторенному пути и, тем не менее, испытывать глухой страх перед религиозными догмами, условностями, какой знают все женщины, кто хоть раз в жизни имел внебрачную связь.

— Отец, Ксения, отец, — ласково настаивал Кирилл. — Кто он?

— Макс фон Пассау.

— Тот фотограф?

Она кивнула.

— Это к нему ты ездила в Берлин?

— Хотела узнать, жив он или мертв.

— Надо полагать, что он жив и здравствует.

Кирилл старался шутить, но лицо Ксении было мертвенно-бледным.

— Он решил остаться в Берлине. Я не смогла его уговорить уехать.