Жду. Люблю. Целую

Вдруг она насторожилась. Что-то в лице Феликса ей не понравилось. Он стоял, скрестив руки. Его волосы были взлохмачены, словно он постоянно запускал в них пальцы. Последнее время они редко виделись. Феликс нашел работу в типографии на полставки. Лили съежилась в предчувствии плохих новостей. Жизнь приобрела нехорошую привычку наносить удары ниже пояса, которые Лили пока не научилась держать.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — снова спросила она.

— Да. Я принял решение, которое тебе не понравится.

Брат и сестра Селигзоны походили друг на друга. У них были одинаковые фигуры, оба были тонкие и стройные; плоские щеки и подбородок матери, умный лоб отца, темные глаза обоих. Когда они говорили по-немецки, что происходило крайне редко, можно было обнаружить одинаковые голосовые вибрации при произнесении некоторых слов.

— Полагаю, ты все же решил вернуться в Берлин, — процедила она сквозь зубы. — Тебе не стыдно?

Как всегда, сестра вывела Феликса из равновесия. Ее проницательность не переставала его удивлять. У него не было необходимости объяснять ей многие вещи, она сама обо всем догадывалась. Лили имела дар предчувствия. Как и способность выбирать язвительные слова.

— Я много думал над этим. Я должен выяснить, уцелел ли наш дом и что стало с магазином. Как бы то ни было, во все это вложен труд наших предков. Это наше наследство. Мы не можем все это просто так бросить, — добавил он, снимая очки, чтобы протереть стекла. — Это все, что у нас есть.

— Нам нечего бросать, — сухо возразила сестра. — У нас все отняли. От Дома Линднер осталось только название и куча строительного мусора. Для таких людей, как мы, в Германии ничего нет и в помине. Если ты вернешься, ты просто подохнешь, как и другие. Эта земля проклята.

Лили стиснула зубы. У нее кружилась голова от одной только мысли, что Феликс поедет в Берлин. Она видела развалины своего родного города в кадрах кинохроники, но все равно представляла себе все по-другому. В ее сознании этот город оставался целым, с красивыми зданиями, площадями, широкими проспектами. Повсюду красовались свастики. Евреям запрещалось входить в парки, кинотеатры, рестораны. По-прежнему шла охота на людей.

— Я не вижу здесь своего будущего, — снова начал Феликс, открывая окно. — Я не чувствую, что мое место здесь.

— По крайней мере, тебе нравится развлекаться с приятелями.

— Ты меня упрекаешь? — вспыхнул он. — Или ты хочешь, чтобы я сутками напролет плакал, сидя в четырех стенах? Я расспрашивал тетю Ксению. Она сказала, что Дом Линднер находится в американском секторе. Это добрый знак.

— Знак! — вскричала Лили, выходя из себя. — Ты совсем потерял рассудок? Знак чего? Что непременно надо вернуться в Германию и жить как ни в чем не бывало, а к тому, что сделали с нашей семьей, отнестись как к небольшому недоразумению? Ну, перестарались немножко, с кем не бывает. Подумаешь, концлагеря!

Лили улыбнулась горько и презрительно.

Феликс корил себя за то, что делает ей больно, ведь он всегда ее оберегал. Взволнованный, он думал, что холодное лицо младшей сестры — это лицо женщины без возраста.

— В нашей семье мы очень долго осознавали себя немцами — до того как нам напомнили, что мы евреи, — продолжил он, прежде чем поднять руку и помешать Лили наброситься на него. — Постой, дай мне закончить! Именно в этом духе нас и воспитали, но то, что произошло при нацистах, все изменило. Не обвиняй меня в том, что я не чувствую той растерянности, какую чувствуешь ты. Но если я решу жить здесь или уехать в Палестину или в Соединенные Штаты без того, чтобы сначала не побывать в Германии, я буду чувствовать себя трусом.

Он глубоко дышал. Хотя ему было все ясно, он все же не находил слов, чтобы объяснить это сестре.

— Когда нас выгнали из дому, я был еще слишком мал, чтобы протестовать. Я не мог не подчиниться. Теперь никто не может отдавать мне приказы. Теперь я сам принимаю решения, которые мне кажутся полезными для нашего будущего. Я не собираюсь оставлять тебя, Лили. Но я должен вернуться туда и потребовать, чтобы нам отдали то, что нам принадлежит.

— Но никогда и никто не вернет нам маму, папу и Далию. Неужели ты веришь, что камни заменят нам семью?

Голос Лили прервался рыданиями. Феликс очень жалел сестру. Двое сирот. Двое сорванных с места. Без корней и привязанностей. Он хотел взять ее за руку, успокоить, сказав, что останется еще на некоторое время в Париже, но не смог. Потому что так он не уедет никогда. То, как он жил здесь, казалось Феликсу иллюзорной свободой. Надо иметь большую силу воли, чтобы перешагнуть через прошлое, и он спрашивал, хватит ли у него сил для этого.