Жду. Люблю. Целую

Она выпрямилась и взяла платок, который он ей протягивал. Холодный пот охлаждал ее тело.

— Можно подумать, ты рад этому.

— Ничуть.

Феликс сжал губы и вопросительно посмотрел на нее. Свет, идущий от фонаря, рассекали зловещие тени. Он стоял прямо, сунув руки в карманы. Она видела, что он готов начать читать ей мораль. Внезапно она улыбнулась.

— В чем дело? — спросил он, хмуря брови.

— После того, как ты его ударил… Выражение твоего лица… Ты был таким удивленным…

Феликс расслабился.

— Говоря по правде, сам не знаю, как это получилось. Я и представить не мог, что после того, как разобьешь кому-то лицо, так скверно себя чувствуешь, — сказал он озабоченно, разминая суставы пальцев правой руки.

Они обменялись взглядами и рассмеялись. За черной решеткой Люксембургского сада стояла темень. Несколько птичек чирикали на ветках, в то время как высоко в небе светила луна.

— И все-таки, Наточка. Надеюсь, что на самом деле ты не думаешь идти получать паспорт, чтобы уехать в Россию.

Феликс казался таким встревоженным, что ей сразу расхотелось смеяться. Она пожала плечами. Они медленно пошли в сторону дома.

— Я познакомилась с Раисой и этим Борисом, когда они приходили в посольство. Они уезжают в Марсель через пятнадцать дней, чтобы сесть там на корабль. Они пытались меня убедить в необходимости уехать, но я испугалась. Я даже не хотела идти в посольство. Я идиотка, да? Но потом я рассердилась на себя. Я проводила Раису домой. Так как ее отца не было, она пригласила в гости друзей. Борис сказал, что я еще совсем зеленая, поэтому я решила выпить, чтобы доказать обратное.

Феликс молча взял ее за руку.

— Какой он отвратительный! — заключила она с дрожью в голосе.

Он улыбнулся. На сердце стало легко. У него болели пальцы, но зато он испытывал громадное удовлетворение от того, что смог быстро закончить дискуссию с этим идиотом при помощи прямого правой. Надо будет запомнить на будущее.

Берлин, сентябрь 1946

Аксель Айзеншахт спрыгнул с подножки трамвая недалеко от Бранденбургских ворот. Сунув руки в карманы, он шел, насвистывая, мимо завсегдатаев черного рынка — пожилых женщин, напоминавших ищущих зернышки птиц, с впалыми щеками, сжимающих в руках сумки, и худых мужчин в костюмах с чужого плеча, которые прогуливались с делано беззаботным видом.

Все словно участвовали в странном балете, быстрым движением показывали товар потенциальному покупателю, открывали и сразу закрывали чемоданы. Почти не размыкая губ, шептали на своем условном языке: меняю шерстяное платье на кастрюли, радиоприемник на кухонную плитку, мотки проволоки, зубные протезы… Торговля шла под открытым небом, с участием продавцов и покупателей всех возрастов и сословий, которые не забывали следить, не появится ли вдруг полицейский. Черный рынок был необходимым условием выживания, даже если за такую торговлю можно было попасть в тюрьму. Несмотря на то что у Акселя с собой было изрядное количество сигарет «Lucky Strike», он не спешил включаться в торговлю. В тот день у него была назначена важная встреча, пропустить которую он просто не имел права.

Месяц назад он побывал на вилле своих родителей в Грюнвальде. Спрятавшись за деревьями, он наблюдал за домом, который чудом не задели авиабомбы, а также за перемещениями живших в нем американского офицера и его супруги. Двое детей прыгали через скакалку на лужайке. Окна комнаты на первом этаже были приоткрыты, сквозняк колыхал шторы. После обеда приехал джип, чтобы увезти семью. Через несколько секунд появилась кухарка с корзиной в руках. Увидев Акселя, она издала радостный крик и заключила его в объятия. Постоянно посматривая по сторонам, пожилая женщина разрешила ему пройти в дом.