Жду. Люблю. Целую

— Сожалею, что напугал вас. Вам нужно отдышаться. Через несколько минут все пройдет.

— Я подумал, что это русский патруль, — пролепетал мужчина, заикаясь. — Нам запрещено приходить на развалины. Это считается мародерством. Если кого-то схватят, то могут и расстрелять.

— Тогда что же вы тут делаете?

— В этом доме перед войной находилась моя швейная мастерская. Потом, несмотря на запрет, я приходил сюда, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти что-нибудь из вещей. Я нашел несколько швейных машинок в рабочем состоянии и, рискуя быть арестованным, унес их. Тут даже можно найти ткани, которые частично уцелели. Не оставлять же все это Иванам!

Почувствовав доверие к незнакомцу, он расправил плечи и вытер рукой пот со лба.

— Боже, как вы меня напугали!

— Вы хотите снова начать работать?

— Да, и это возможно благодаря швейным машинкам. Ведь их не купишь на черном рынке. Там они на вес золота. Поэтому я прихожу сюда время от времени, надеясь отыскать что-либо полезное. Ведь сейчас во всем ощущается дефицит. А вы, что ищете вы?

«Если бы я знал! — подумал Феликс, захваченный вопросом врасплох. — Возможно, храбрость, чтобы не бросить все на полпути».

— Когда-то моя семья тоже имела ателье в этом здании, — ответил он.

— Вот как? А как ваше имя?

— Феликс Селигзон. Я сын Сары Линднер.

Мужчина пристально и озадаченно посмотрел на него. Потом приблизился на несколько шагов.

— Сын Сары Линднер… Не может быть… Моя жена работала старшим мастером у вашей матери. Меня зовут Хайнц Манхаймер. Значит, вы выжили. Это чудо! Жена будет счастлива узнать это.

Он пожал обе руки Феликса, на глазах у него блестели слезы. На его ресницах серебрились кристаллики льда.

— Нас не выслали отсюда, так как я ариец, в отличие от моей супруги еврейки. К счастью, мне удалось защитить ее. Так значит, господин Селигзон… Жена не хотела, чтобы я сегодня приходил сюда, но у меня было предчувствие чего-то хорошего!

Из его рта шел неприятный запах живущего впроголодь, но он улыбался со счастливым блеском в глазах. Его поношенная одежда, серый цвет кожи говорили о нелегкой борьбе за выживание.

— Как долго работала ваша супруга у моей матери?

— Десять лет. До самого конца, до 1938 года. Когда универмаг перешел к арийцам, ее, конечно же, уволили. Потом…

Он опустил голову.

— Где вы теперь живете?

— У американцев. Выкручиваемся как можем. К несчастью, у нас не осталось никаких связей, поэтому все непросто. Не знаю, как предложить свои услуги женам иностранных офицеров. Ведь только у них есть деньги. Есть такие, кому повезло больше. А я даже не знаю английского языка. И потом, эта чертова зима… Извините меня! Но мы на грани голодной смерти.

— Я бы с удовольствием навестил вашу супругу. Мы бы немного поговорили.

— А почему бы нет, господин Селигзон! Если это доставит вам удовольствие. Если хотите, можем пойти прямо сейчас. Как я всегда говорю, зачем зря терять время, не так ли? Мне больше здесь нечего делать. А вам?

— Мне тем более, — улыбнулся Феликс. — Я, кажется, уже нашел то, зачем приходил.

Мариетта Айзеншахт лежала на кровати, надев на голову шапку и обмотав шею шарфом. При каждом ее движении было слышно, как хрустят засунутые под одежду старые газеты.

— Как рождественский подарок! — бросила она. — Не хватает только, чтобы меня перевязали ленточкой.

— Бумага помогает сохранять тепло, — отозвалась Кларисса, раскалывая в ведерке лед.

Насыпав ледяных кусочков в кастрюлю, она поставила ее на электрическую плитку.

— Ну, давай, согревайся! — приказала она, сжав зубы, и ругнулась, так как лед таял очень медленно. — Вот дерьмо! Наверное, уже шесть часов, и электричество отключили.

— Они решили уморить нас холодом, — сказала Мариетта, когда Кларисса принесла кусок хлеба странного желтоватого цвета с намазанным тонким слоем маргарином. — Прекрасный способ избавиться от нас всех одним махом.

— Во французском секторе и того хуже. Им еще не завезли ни угля, ни дров. Пейте, пока теплый, — сказала молодая девушка, протягивая ей чашку кофе.

— У нас еще осталась картошка на вечер?

— Нет.

— При Гитлере, по крайней мере, был картофель.

— А также война, концлагеря и смерть.

— Я не одна, кто так думает, — проворчала Мариетта. — Несмотря на войну, с голоду никто не умирал, а эти оккупационные силы неспособны как следует управлять городом. Люди ропщут. Это закончится тем, что все будут оплакивать фюрера.

— Вы — возможно. Я — никогда.

При выдохе изо рта шел пар. Сжав руками чашку, Кларисса попыталась согреть ледяные пальцы. Это было единственное место в квартире, где оставалось еще немного тепла. В этой комнате ртутный столбик термометра держался в районе нулевой отметки. Водопровод замерз. Время от времени лопались трубы. Надо было снова выстаивать очереди к водопроводной колонке. Она уже не помнила, когда в последний раз умывалась. Это было тем более унизительно, что она должна была идти на собеседование как соискатель должности в ЮНРРА. «Я выгляжу, как прокаженная, — с отчаянием говорила она себе. — Они меня никогда не примут!»